"Тюрьма" интернет-приложение к журналу "Индекс"
раздел Малолетка
<...>
Глава 1
<...>
Пока я раздевался до трусов для детального шмона (так в тюрьме называют обыск), мне последовательно задавали типичные анкетные вопросы:
Ф.И.О., когда и где родился, где проживал, какое получил образование и тому подобное. (Как мне спустя много времени объяснили коллеги-арестанты, типичная ошибка, допускаемая новичками в этих стенах, - не догадаться указать, как сестру или племянницу, свою сожительницу или просто близко знакомую девушку, которая могла бы приехать на длительное свидание, предоставляемое на лагере всем з/к без исключения, но только с родственниками. Особую важность этим первым данным придавало то обстоятельство, что они затем переписываются без изменений и дополнительных проверок во все бумаги, составляемые заново в новом месте содержания заключенного: в тюрьме, на лагере, на крытой.)
В итоге шмона я остался без шнурков, ремня и без металлической бляхи со штанов, экспроприация чего сопровождалась обстоятельным комментированием ключника его обязанностей "no инструкции".
"Да подавись ты, падла, - думаю, - только резину не тяни, сколько можно..."
Повезло, что сигареты хоть не забрали, а вообще-то, как малолетке, могли и не пропустить, что, собственно, и произошло, когда меня привезли сюда во второй раз (милиция ведь тоже курить хочет - зачем свои деньги тратить?)
...Камера, в которую я, в конце концов, попал, была скорее похожа на заброшенный подвал: скудно освещённый сороковатткой квадрат, примерно три на три, на стенах - "шуба" (застывший строительный раствор, кое-как набросанный строителями), на расстоянии около метра от порога - край возвышения, с полметра высотой, на нём были расположены параллельные стенам металлические топчаны, над ними - маленькое оконце, забранное частой решёткой. В углу от двери - параша, вода открывается ключником по просьбе заключённых. Для выдачи пищи в двери вырезано оконце - "кормушка", закрытое всё остальное время на замок. Все свободнее пространство, позволяющее сделать несколько шагов из одного угла в другой, называется "сцена".
Несколько жилой вид придавался камере скрючившейся на наре фигурой неопределенного, затасканного вида; когда она приподнялась, я рассмотрел испитое морщинистое лицо с кожей нездорового землистого оттенка, неряшливую щетину, низкий лоб, мятую и грязную одежду - поначалу я был уверен, что ему не меньше пятидесяти, но позже с удивлением узнал, что ошибался примерно в полтора раза.
"Вот ханыга", - недовольно подумал я, никак не отреагировав на какой-то вопрос "ханыги", уселся на нару под стенкой, опёрся на неё и закурил. В ответ на просьбу соседа молча протянул ему сигарету.
Спустя немного мы всё-таки разговорились. Оказалось, что Валёк, как звали моего сокамерника, успел уже пару раз отсидеть. Сейчас он "попал", по его словам, за случайно обнаруженный у него при обыске нож.
- Да и шмонать начали вообще с фонаря, шли мы малость поддатые. Мусора мимо проезжали, тормознули - и тут меня дёрнуло показать им...
Я слушал вполуха своего случайного собеседника, больше поглощенный своими мыслями. Да и доверия этот Валёк у меня не вызывал: что-то уж как-то очень живо заинтересовался он деталями моего эпизода. Не помню, какую резкость я ему сказал, но Валёк вдруг умолк, правда, ненадолго - его вообще трудно было смутить. Запомнился отрывок из нашего разговора.
- Так ты малолетка? - непонятно чему обрадовался Валёк. - Ну, там дурдом полный, такое малыши выделывают!
- О чём это ты? - насторожился я.
- Заезжаешь в хату, - словоохотливо начал тот, - а тебе прописку устраивают: задают вопросы всякие долбанутые, загадок кучу всяких, не ответишь - по голове веслом бьют...
- Каким еще веслом? - недоумённо переспросил я.
- Да ложку так в тюрьме называют, - отмахнулся рассказчик, воодушевившись знаками моего внимания к его байкам. - Вот, а то еще игры у них там есть, так там мелкие вобще с ума сходят - ты только прикинь себе: заставляют с верхней нары вниз головой прыгать, жопой в тазик с водой сажают, а то и на мусора натравливают.
- Что ж там, одни идиоты собрались, что ли? - недоверчиво покосился я.
- Есть и идиоты, - с готовностью подхватил Валёк, - кого там только нет. Так, а шож ты от детей хочешь? Позабирали от мамки рано, вот и чудят они.
- Слышь, а может, стоит там рожу кому-нибудь набить со старту, а? (Не один год я прозанимался спортом и поэтому чувствовал себя в достаточной степени уверенно.)
- Та их там кодло, человек десять, все вместе если навалятся - забьют, камера всё-таки, - Валёк сделал важный вид. - Да и заточка в хате найдётся, мало ли...
Внезапно он как-то странно заквакал от охватившего его бурного веселья:
- Ты, знаю примочку одну, такой зехер, слушай! Заезжаешь в хату, тебе начинают фигню эту тулить насчёт прописок, а ты им: "И шо вы мне жуёте, малыши? Да я в тюрьме родился, так шо прописан тут по жизни, вас и на свете тогда не было". Так и говори, что, мол, мамаша в тюрьме родила. - Посмотришь сам: они, дурачочки, только рты поразевают.
Как забавный анекдот, история мне понравилась, но как реальный вариант, не заинтересовала. Впрочем, кто знает, как дальше повернётся?..
Утром меня забрали на допрос к следователю, в ГУВД. Не знаю, прав ли я был в своих подозрениях касательно нездорового интереса своего собеседника к моему "делу", но больше встретиться нам не довелось.
В КПЗ я провёл ещё одну ночь, и на следующее утро, после допроса, меня отвезли в тюрьму - СИЗО (следственный изолятор).
<...>
Глава 2
<...>
Моё первое впечатление от увиденной тюрьмы трудно назвать радужным: серые, административного типа здания, окна забраны толстой решёткой и "баянами" - приваренными металлическими жалюзи, наглухо огораживающими арестантов от внешнего мира. Из многих окон тянутся тонкие плетеные бечёвки (''кони''), образующие "дороги" - по которым из хаты в хату кочуют записки ("ксивы" или ''малявы"), свёртки ("пакованы") с сигаретами, чаем, продуктами, лекарствами, словом, всем тем, что может понадобиться в быту.
В ''отстойнике" (камере содержания всех привезенных з/к до распределения "по хатам"), было сумрачно, сыро и нестерпимо несло типично тюремным смрадом - смесью запахов пота и давно немытого тела, табачного дыма, гнили и испражнений. Людей было немного, до десяти душ; некоторые сидели на корточках вдоль стен, двое увлеченно беседуя, ходили туда-обратно по камере.
Двери то и дело открывались: кого-то забирали, окликнув по фамилии, кого-то запускали внутрь - народу всё прибывало. Напрашивалась мысль, что этапами возят слишком много людей - даже в такой большой тюрьме нехватка "боксиков" ощущается. (''Боксик'' - это крошечный отстойник, размерами метр на метр.)
Вскоре и я вынырнул в коридор, услышав свою фамилию. Тут уже выстроилась целая колонна малолеток - встревоженные лица, суетливые движения. Началась затяжная процедура обысков, ответов на уже знакомые формальные вопросы и прочей скучной канители. В выдавшемся промежутке между этими этапами "прописывания" я оказался в боксике с несколькими малолетками. Маленькие, щуплые, одетые в серую однотипную робу они с важным, многозначительным видом обсуждали проблемы каких-то своих общих знакомых, то попадавших не в ту хату, то "запаливавших" спрятанный "стос" (т.е. послуживших причиной изъятия из камеры спрятанных карт). Я, как только ни прислушивался, не мог вникнуть в суть разговоров, поэтому, в конце концов, плюнул: "Галиматья какая-то!" Мой сосед, темноволосый, смуглый парень с живым и смышленым взглядом понимающе улыбнулся, перехватив мой взгляд: "Шо, земеля, впервые здесь? Ничего; посидишь - пообвыкнешь''.
В сопровождении молодого сержанта я перешёл через тюремный двор, вошел в высокий, неправильной формы корпус. Малолетка занимала в нём 2 этажа.
Каптёрка, где хранились личные вещи заключённых, - а несовершеннолетним вручалась обязательная роба установленного образца и выдавались матрацы, постельные принадлежности, миски и ложки, - находилась в самом конце длинного коридора. По обеим сторонам прохода - двери камер с обозначенными краской номерами.
...Раздражающе действует на нервы распространённая у контролёров (или "попкарей", как их здесь называют) привычка при любой представившейся возможности интересоваться твоей "делюгой": что за статья? а что украл? или кого убил? а на сколько? а как взяли? и тому подобное. (Не удивительно, что некоторые из таких любопытствующих сами попадаются на воровстве, даже имея перед глазами печальный исход большинства таких попыток). Некоторые из арестантов только рады такой неожиданно подвернувшейся удаче: обладая развитыми навыками общения, в непринуждённой беседе они легко устанавливают тёплые полудружеские отношения с малоопытными молодыми (хотя возраст не имеет большого значения) контролёрами. Такие связи и дают начало "дороге" хоть в любой конец тюрьмы, хоть на свободу - и записку можно передать, и купить "что хочешь", конечно, если покупка места много не займёт... Вот таким образом, талантливый рассказчик и убивает сразу двух зайцев - и способности свои развивает, найдя аудиторию, и "коны'' нужные приобретает. Повествование разворачивается с красочными подробностями, сюжет динамичен, яркость придаётся оригинальными сочными оборотами и колоритом то тёплого, то злого юмора. Да, в тюрьме пропадают настоящие таланты - это ещё одна жизненная трагедия: молодые, одарённые, умные и энергичные, обладающие развитыми волевыми качествами и твёрдыми принципами порядочности и чести люди проводят, по какому-то нелепому недоразумению, большую часть своей жизни в этом "могильнике", кладбище лучших стремлений и светлейших надежд человеческой души, болоте, постепенно засасывающем в свою грязь и муть мысли, желания, да что там! - жизни людей, спёртый воздух не даёт вдохнуть полной грудью, а ржавые цепи удерживают полёт духа...
В камере на меня уставились семь пар глаз.
- Ну, проходи, бросай скатку, - кивком ответив на моё приветствие, сказал невысокий скуластый паренёк.
Начались разговоры, расспросы, мысленные поиски возможных общих знакомых, словом, как и везде, где в коллектив попадает новичок. Конечно, были заметны и некоторые особенности общей манеры держаться: лёгкая настороженность, внутренняя собранность, впрочем, даже если и не было бы на малолетке её по-детски непосредственно применявшихся, наивных и взбалмошных традиций, само место, тюрьма, неизменно накладывало бы отпечаток серьёзности и какой-то торжественности на отношения детей, взрослевших в очень непростой обстановке.
Возраст моих сокамерников был разным: крошечному Ване, выглядевшему не старше двенадцати лет, на самом деле недавно исполнилось четырнадцать, а верзиле Рустаму, низ лица которого скрывала густая щетина, можно было ошибочно приписать все двадцать три.
Соответственно отличалось и их развитие: кого-то ещё тянет в солдатики поиграть, а кто-то с тоской вспоминает о девочках, ресторанах и других непременных условиях "красивой жизни".
Да, даже здесь, на малолетке, контингент попадался самый разношёрстный: от мелких хулиганов и воришек, выражавших своим поведением собственный личный протест против навязываемых им извне ценностей и шаблонов отношений (так проявлялся сложный, полный внутренних противоречий и внешних конфликтов период их подросткового возраста) до быстро повзрослевших физически рэкетиров, случайных и патологических насильников и, как ни странно, множества убийц.
<...>
Атмосферу в камере нельзя было назвать напряжённой или неестественной, вообще, контингент подобрался очень удачно: не замечались явно склонные к конфликту, отсутствовали и дураки, старающиеся игнорировать мнения и интересы окружающих. Время шло незаметно, молодость не терпит затяжной тоски и грусти: игры, анекдоты, живые споры, рассказы историй; среди нас были и такие, которые могли на час, а то и на несколько, завладеть вниманием остальных увлекательным для детских ушей рассказом когда-то виданного "видика" или прочитанной книги, а может, и собственных приключений. Естественно, когда-то виденное или пережитое неизбежно обрастало многочисленными фантастически яркими подробностями богатого воображением рассказчика, но почти никто не пытался подловить его на лжи, разве что уж слишком сильно он завирался.
Особенно посчастливилось нам с Бизоном, представлявшим внешнюю противоположность образу, возникавшему в воображении услышавшего его кличку, - худеньким, шустрым пареньком лет шестнадцати. Живой, порывистый, легко увлекавшийся полётами собственной фантазии, этот парнишка обладал незаурядным талантом рассказчика - самую обыденную историю он способен был преподнести так, что слушатели только рты разевали. Бизон имел огромный заряд оптимизма и развитое тонкое чувство юмора, а его чуткая к чужим переживаниям душа делала его объектом уважения всего коллектива.
Несомненно, Бизон был душой и сердцем нашей камеры - весёлый, полный мальчишеского задора, будто искрящийся светлой, прозрачно чистой энергией. К тому же он был напрочь лишён честолюбия, не прилагал никакого усилия к завоеванию лидерства в камере. Все пацаны любили Бизона и ценили за умение в два счёта поднять настроение любому, за его открытость и всегдашнюю готовность к сопереживанию и пониманию чьих-то чувств. С другой стороны, его легкомысленность, доходящая до совершенной бесшабашности, и пренебрежения очевидными требованиями рациональности, никогда не позволили бы этому сорвиголове занять место главного авторитета.
Решающим голосом на тюрьме-малолетке (или в камере) обладает "старик", т.е. находящийся здесь на данный момент дольше всех. Понятно, что такой человек относится к числу "достойных". Всех ''заезжающих'' в хату и проявляющих себя как законченный тупица, трус, подлец, предатель, гомосексуалист и т.д. из хаты "ломят". Обычно воспитатель (офицер, надзирающий за порядком у малолеток) осуществляет подобный перевод без лишних в этом случае противлений, иначе последствия могут быть нехорошими... "Бокопор" едет в другую камеру, уже менее "путёвую", а то и сразу в "гарем", место, куда собираются все "обиженные" ("петухи", выражаясь грубо, но более доступно).
На малолетке, как нигде в другом месте, всё ещё сохраняются старые традиции, иногда доходящие до абсурда и предусматривающие соблюдение даже незначительных мелочей. Надо заметить, что с течением времени самые глупые и абсурдные обычаи исчезали, например, я не застал сумасбродств, происходивших здесь в 70-ые годы, как, например, одевание на голову полных баланды нифелей (мисок), когда над тюрьмой пролетал самолёт; открывание пачек "Примы" ударами ног или отказ наотрез от свидания с матерью, надевшей красное платье (красное - впадлу, красный цвет - мусорской).
Если же отбросить в сторону всё чрезмерное и слишком уж глупое, то в законах малолетки можно найти твёрдое рациональное зерно действия обязательного во всех явлениях жизни закона естественного отбора: подростки распределяются в соответствии со своими реальными способностями и уровнями практического интеллекта. Помимо этого, установленные рамки поведения культивируют чувство внутренней собранности и ответственности за сказанные слова и сделанные поступки, прививают привычку к аккуратности.
Отсюда же берёт своё начало закладка фундамента арестантского мировоззрения, камень, на котором зиждется понятие единства всех порядочных каторжан, то, что позволяет им противостоять вредному влиянию враждебных условий и сохранить, даже укрепить и развить самое ценное достояние духа.
...Конечно, случается на малолетке и ''беспредел" - случай грубейшего нарушения главных принципов арестантской жизни кем-то из самих з/к, пренебрегших в таком случае нормами человеческой порядочности. Среди малышей это явление обычно встречается в виде наглого отбирания продуктов, сигарет, денег, вещей, насильного принуждения к исполнению обязанностей "коня", т.e. собственного слуги; беспричинных побоев и, как самое худшее, что может произойти, - "опускания''.
Для того, чтобы "опустить", совсем необязательно вступать с пострадавшим в половую связь, достаточно плеснуть на него мочой, или дотронуться до его тела обнажённым половым органом - и он человек, в тюрьме будущего лишённый. Даже если в будущем неправота агрессора будет доказана, для обиженного возврата назад в нормальную среду нет, он навсегда попал в категорию "горемык" (от слова "гарем") и место ему определено рядом c "петухами" (пассивными гомосексуалистами), хотя одинаковым отношение к ним, по крайней мере, co стороны нормальных зэков, разумеется, не будет. Может быть, всё это и выглядит жестоко, но подобные явления неизбежны в какой бы то ни было организации общества, противостоящей гниению и упадку, соблюдением твердо установленных принципов внутреннего порядка и дисциплины.
Да и наказания такого - "опустить" нет, такую форму может приобрести только беспредел, что порядочными арестантами пресекается и очень жёстко наказывается.
На малолетке беспредел - явление более распространённое, чем среди взрослых арестантов. Наверное, это прямое следствие юного возраста, серьёзный проступок может быть совершён необдуманно, по необъяснимой прихоти, а ожесточённость подростков достигает неожиданной силы, и тут трудно определить точно: следствие это влияния окружающей обстановки в настоящее время или проявление действия всё тех же причин, толкнувших их когда-то на совершение преступления.
...В начале 90-ых годов "прописка" уже начинала постепенно отходить: если на несколько лет раньше прохождение через эту процедуру было обязательным для всех попавших на "малолетку", то теперь её предлагали тем, кто мог предоставить возможность вдоволь повеселиться.
Сам смысл этого своеобразного тестирования - проверка смышлености и внутренней собранности новичка; очень важно, чтобы он не растерялся и сумел правильно отвечать на загадки, а также не уронил собственного достоинства в проводящихся "играх". По результатам смотрят и на то, какого отношения он заслуживает.
...Когда к нам заехал Виталик, "хата" немного ожила: внешность типичного "тормоза". Нелепое, "перепуганное" поведение лишь подтверждает первое впечатление, поэтому решение "старика" никого не удивило:
- Будешь проходить прописку, понял?
Виталик поспешно кивнул. В его выпученных глазах был заметен испуг.
Через три дня, отводимых "законом малолетки" новенькому, чтобы освоиться в новой обстановке, Виталика усадили в середину круга, коротко объяснили общие правила и...
- По чему скачет Жуков на белом коне?..
- Наверно, надо ему... - выдавил наконец из себя Виталик.
- Неправильно. Ёщё раз слушай, внимательно только: по! чему! скачет...
Так и не получив ответа, "старик" терпеливо объяснил отгадку: "По земле!", но, так и не заметив прогресса, когда дело дошло до следующей, принялся за "растормозки". Сначала сам, а потом и все желающие звонко щёлкали ложкой по лбу Виталика за каждый неправильный ответ.
- Лезь под нару! Вот так. Ты крот, шо ты видишь?
Виталик со слезами на глазах смотрит на книгу, сунутую ему под нос, и вдруг решается:
- Ло-о-ошку.
Книга прикладывается к его голове - глухой удар кулаком. Вопрос повторяется. Виталик начинает всхлипывать.
- Ладно, сделаем перерывчик, - решает "старик", после того, как Бизон шепнул ему что-то на ухо...
Всех загадок не пересказать, причём и "помогают" вспоминать (или думать) проходящему "прописку" по-разному: то ложкой, то кулаком в лоб через книжку, могут и литровой кружкой огреть. Определённые "ребусы" ("мульки'', как их называют малыши) рассчитаны на невнимательность "прописываемого" к своему же ответу. Вопросы сыпятся со всех сторон:
- Виталь, на сосну прокурор полез, а мать твоя на берёзе сидит. Какое дерево рубить будешь?
Лицо "вписывающегося в тюремный движ" арестанта немного просветлело: "ну, это уж для совсем тупых!"
- Сосну!
Рустам деловито переспросил: "Соснёшь?", и с оттяжкой ударил его в лоб ложкой. Звук получился каким-то вязким: распухший, багрово-красный лоб являл собой жалкое зрелище.
- Шары! Свинья! - зашипел Ваня от двери, и сразу послышался медленный тягучий голос:
- Что за кипиш? Вы чем тут занимаетесь?
- Да всё пучком, Палыч, - Рустам неторопливо подошёл к двери.
- Что, салабона прописываете? Смотрите, чтоб без инцидентов.
- Па-алыч!
Глазок закрылся.
(Вообще-то, и воспитатели, и администрация повыше знают о том, что происходит на "малолетке", но вмешиваются только в крайнем случав, понимая, что процесс знакомства в этих условиях будет иметь свои особенности неизбежно.)
Начались "игры": Виталик ходил с веником наперевес, волоча за собой привязанный к верёвке тапок и то и дело поправляя сползающий с головы нифель; садился в тазик с водой; падал вниз головой с нары, в то время как остальные неожиданно натягивали перед летящим телом одеяло... Наибольшее удовольствие зрители получали от "перетягивания канатика".
Конец прочного канатика новичок завязывал на мошонке, другой (на этот раз это был Бизон) проделывал такую же операцию с концом другой верёвки. "Соперникам" давали в руки по свободному концу чужого канатика - задача: проявить стойкость и тянуть так, чтобы противник сдался первым. Обоим завязывают глаза. (Конечно, Бизон сразу снимает повязку, тогда как другие быстро перевязывают канатики, пропуская теперь уже одну веревку через стойку нары). "Тяни! - Виталик изо всех сил дёргает за конец и тут же взвывает от боли. Рядом истошно вопит Бизон, корча бедолаге страшные рожи. Вся "хата" - покатом. А Виталик, разъярённый садизмом "соперника" продолжает тянуть, ничего не соображая от боли. Наконец канатик рвётся...
Завершающим аккордом становится расплата за все неотгаданные загадки сразу: по их количеству подсчитывают сколько кружек воды предстоит выпить. Обычно время ограничивается сутками. Виталик с превеликим трудом осилил свои шестьдесят "тромбонов", периодически отбегая к "дючке'', чтобы вырвать.
- Ну шо, Виталя, шо делать с тобой будем? - спустя немного после того, как тот допил "последнюю чашу", обратился к нему один из "старожилов" камеры, щупленький, веснушчатый паренёк. - Тут нам из соседней хаты маячат, шо тебя по свободе ещё на шляпу натянули, было?
Виталик, тупо смотревший в пол, никак не отреагировал. Признаться, мне одновременно приходилось переживать самые противоречивые чувства, глядя на эту жалкую, отчаявшуюся фигуру, но когда он попытался воспротивиться, моей первой реакцией, как и у большинства, была агрессия. К стыду своему должен признаться, что она заглушила и жалость, и сочувствие, и сострадание. Впрочем, я принимать участие в "прописке" права не имел, поскольку сам не проходил её.
- Ты чё, на морозе, ты, чума? - вмешался "старик хаты". - Так шо, правда, шо ты "дырявый"? Поскольку тот продолжал угрюмо молчать, Рустам протянул свою длинную, массивную руку и щёлкнул кончиками пальцев по безобразно заплывшему лбу. Виталик неожиданно вскинулся и оттолкнул руку.
- Та шо вы все хотите от меня? - крик получился совсем жалким: прерывистым и срывающимся; слезы мешали говорить, но во взгляде его сквозило отчаяние...
Сильно его не били, ограничившись несколькими тумаками, но этого оказалось достаточно, чтобы он больше не пробовал выразить своё негодование.
- Так шо, рассказуй, как тебя "попилили''.
- Та не было такого, - его глаза казались мне в этот момент похожими на те, которые должны быть у загнанного животного.
- Точно? - как будто с сомнением переспросил "старик".
- Точно, да, - закивал головой "обвиняемый", обретая надежду на этот раз оправдаться.
- Ну шо, пацаны, поверим? - "обвинитель" с серьёзным видом обвёл взглядом всю "хату".
- Проверить надо, - подкинул кто-то идею.
- Слышал, шо хата базарит? Шо, проверять будем?
Виталик помялся, чувствуя очередной подвох.
- Шo менжуеся?! Нечистяк?!
- Давай проверять, - наконец решился он. - А как?
Предлагавшаяся ему процедура заключалась в следующем: нужно было, став на колени, опустить голову в тазик с водой; в это время кто-то засовывал ему между ягодиц тонкую палочку, а остальные следили за тем, не появятся ли на поверхности воды пузыри. Как объяснили человеку "под сомнением", если "бульбы будут" - значит, нечистяк; иначе - всё в порядке.
Понятно, что всё это была чушь собачья, главное было - проверить, как поведёт себя новичок в подобной ситуации.
...Когда Виталик опустил лицо в тазик, приподняв розовый, прыщавый зад, и застыл в ожидании, когда его начнут "проверять", а невзрачный малыш уже приготовился пускать в ход палочку, Рустам не выдержал...
От неожиданного удара тяжёлого ботинка, который вмещал часть ещё более тяжелой ноги, Виталик едва не захлебнулся.
- Собирай манатки, ломись, питух, отсюда!
Всё же решено было повременить, хотя для меня оттяжка показалась непонятной: держать такого охломона никакая порядочная "хата" не будет. Другое дело, если б он "не повёлся" на последнюю шнягу - могли бы еще оставить его в качестве "хозяйки" - принеси, подай - а так...
Ситуация прояснилась позднее, поначалу же шушуканье вокруг и перебрасываемые записки воспринимались, как бутафория скверного спектакля. Оказывается, тот самый тщедушный "конопатик'' умудрился уломать Виталика "затвор передёрнуть", т.е. помастурбировать ему. Чтобы тому не удалось отпереться, была выдумана "незаметная" переписка. За услугу "конопатик" обещал ему протекцию, хотя на самом деле реального веса в хате он не имел.
Может, так и пришлось бы почти смирившемуся Виталику "драконить" кому попало, если бы не вмешательство Бизона. Он неожиданно затеял целый скандал, отказываясь и минуту оставаться с Виталиком в одной камере. В конце концов, тому пришлось стучать в дверь...
На следующий день, на прогулке, одна из хат с другой стороны корпуса "малолетки" поинтересовалась, что за "птица'' заехала к ним от нас. В разговоре мы узнали, что Виталик преподнёс нас, как беспредельщиков, но всерьёз никто его рассказы не воспринял. Чтобы расставить все точки над "и", виновнику возникшего беспокойства задали ещё несколько вопросов из нашей хаты, а затем передали соседям "компромат" в виде записок. Через минуту в дворике за стенкой раздавались звуки ударов и крики, заглушавшие чей-то яростный шёпот: ''...падла об... порядочную хату хотел, пи...''
На шум вскоре прибежали "воспет" и ещё два офицера. Было слышно, как открывали дверь, забегали внутрь. Голос старшего "воспета'', Рыжего; вот кого-то выводят. Как только дверь захлопнулась, мы окликнули соседей:
- Пацаны, кого забрали?
- Виту!
Всем было и без того понятно, что единственным пристанищем Виталика оставался "гарем"...
В попытках установить относительно контролируемый порядок в камерах, воспитатели рассаживают среди малолеток и взрослых - "паханов'', тоже з/к, по одному на хату. На "взросляке" таких недолюбливают, справедливо причисляя их к группе "хозбанды" - шнырей. Да и сами малолетки относятся к ним с предубеждением, не желая мириться с попытками ограничить их свободу действий. Некоторые малыши вынуждают паханов ломиться, придерживаясь старого закона: "пахан - взападло", другие закрывают глаза на отжившие своё предписания прошлого, смотря на вещи более практично: будет в хате пахан - будут и сигареты, курить ведь ему не запретят - он-то совершеннолетний. Соответственно, и сигареты, попадающие в камеру, отшманываться не будут, да и у "воспета" когда никогда возьмёт "пачушку".
Как бы там ни было, то, как будут относиться малолетки к пахану, - вопрос, который разрешат его собственные рассудок и воля. Мне приходилось слышать и уважительные отзывы о сидевших в камерах паханах, даже по прошествии долгого времени, слышал и ругань, и даже рассказы об издевательствах, которым подвергались те из них, которые не сумели по-настоящему прижиться в камере. Везде явно прослеживалась прямая связь между правильностью (или неправильностью) действий взрослого человека и реакцией окружающих его детей...
<...>
Глава 3
<...>
Считается правилом хорошего тона рассуждать о своих будущих судимостях, увлекаясь романтизмом арестантских традиций или обсуждать вслух планируемые наперёд преступления с размахом... Не верьте обманчивой видимости: даже самый, на первый взгляд, потерянный из них в глубине души жалеет о своём попадании сюда, оказаться здесь снова может хотеть только ненормальный...
Совсем тяжело приходилось малышу Ване: замкнутый и молчаливый, он редко участвовал в камерном веселье, чаще всего уединяясь где-нибудь в уголке с отсутствующим видом, он, казалось, пропадал из камеры. Однажды я подошёл к нему, когда он с обычным взглядом "в никуда" что-то бессмысленно чертил палочкой на стене.
- Вань, о чём задумался?
Некоторое время он всё ещё витал где-то, затем его взгляд остановился на мне. Я повторил вопрос.
- Так, ни о чём.
Большего добиться от него - было трудно. Разговорить Ваню получалось только у Бизона, да и то ненадолго.
Случалось, Ваня плакал - по ночам, уткнувшись лицом в подушку. Его не трогали: пусть, мол, выплачется - маленький ведь ещё. Как-то "старик хаты", скуластый угловатый в движениях парнишка, первым заговоривший со мной, когда я "заехал", не выдержал:
- Хватит ныть! Развели тут детский сад! У мамки сидеть надо было... Угомонись, я тебе говорю!
Не так уж и громко он плакал, честно сказать, но, видимо, у того у самого на душе нехорошо было. Грубости "старика", наверное, не одобрил никто, но на то он и "старик"...
И тут выступил со своей импровизацией Бизон. Сходив по нужде в туалет, он уже сделал несколько шагов к наре, как вдруг остановился и, будто искренне вознегодовав, развернулся к "дючке" (туалету):
- Шo ты гаварыш?
Вся хата, разинув рты, уставилась на него: точно, у Бизона крышу рвануло.
- Бизон, - сел на наре Рустам, - ты с кем базаришь?
- Как "с кем"?! Нет, ты посмотри, шо эта вонючка мине базарит! - И снова повернувшись к "дючке'':
- Ах ты кончита! Сама иди туда! Та ты ш, ковырялка, контаченная, шо ты, падла, мне, путёвому пацану, базаришь?!
Все уже помирали со смеху, а Бизон, увлёкшись, продолжал с неподражаемым артистизмом свой монолог. Я взглянул на Ваню - он заливался тонким смехом, забыв даже утереть блестевшее от слез лицо... Позже я узнал, что Ваня попал сюда ''за изнасилование".
- Как же так, Рустам, - недоумевал я, - кого и как он мог... Я сделал руками красноречивый жест.
- "Как", молча. Пацаны, чуть постарше, пошли какую-то марамойку попилить, а он, дурачок, попробовать решил. Руб за сто, у него и не получилось ничего, може, и очередь не дошла... Сроку, зато, впаяют лет пять - верочка...
Невесёлые мысли посещают каждого. За первые пару недель я похудел килограммов на десять - аппетит отсутствовал напрочь, не хотелось ничего - одолевала тоска. Внешне я старался этого не проявлять, но скрыть такое совершенно нельзя.
<...>
За несколько месяцев, проведенных среди несовершеннолетних обитателей тюрьмы мне встречались самые разные типы людей: невозмутимо-спокойные, даже в накалённой атмосфере экстремальных ситуаций, и вспыльчивые до исступления, гневливые натуры; легкомысленные, поверхностно рассуждающие, руководствующиеся велениями своих чувств и рациональные до мозга костей, подчиняющие своя жизнь диктату холодного рассудка; маниакально самолюбивые эгоисты, "плевать хотевшие" на "чьи-то" интересы и их полнейшие антиподы - те, кто всегда готов был пожертвовать личными благами во имя чего-то высшего.
<...>
Результатом этого переломного в жизни подростка периода является занятие жёсткой позиции противопоставления себя всему аппарату государственности и всему обществу <...> Да вы только попробуйте осознать жестокость и бессмысленность существующих на сегодняшний день способов наказания подростков!
После задержания сотрудниками милиции - КПЗ и тюрьма. С первых же минут своего прерывания здесь ребенок окружён теми, с кем его соединяет, прежде всего, одно - преступное прошлое. Со всеми свойственными детской натуре живостью воображения, идеалистичностью общих воззрений и подверженностью негативным влияниям подросток увлекается романтизмом старых "воровских традиций", восторгаясь красотой и благородством идеи, воодушевляясь для дальнейшего противостояния законам общества. Само заключение способствует этому. Зачастую рядом, под боком, сидят бывалые рецидивисты, они всегда рады "красиво преподнести", тут же пожиная плоды претворения в жизнь принципа солидарности - в виде куска сала. (Я не хочу обобщать и равнять всех под одну гребёнку, но пример, приведенный выше, является типичным.)
С другой стороны, вполне естественно, что в подобной обстановке часто ведутся разговоры на тему "удалого и красивого" образа жизни известных преступников, вызывающего восхищение и желание подражать у детей.
В-третьих, а скорее надо было бы сказать: во-первых, сам факт лишения свободы не может восприниматься сознанием подростка, как рациональная мера, применённая против него обществом в качестве наказания или как мера необходимой защиты от него. Против жестокости и сам он реагирует импульсивно, озлобляясь и накапливая потенциал агрессии по мере применения против него средств подавления и постепенного уничтожения. Наконец, сами способы ведения следствия и оказания "перевоспитывающего" воздействия на заключённого в СИЗО и ВТК (воспитательно-трудовой колонии) - бесчеловечны: его избивают, пытают, принуждают к предательству товарищей и подчинению глупым и бессодержательным нормам "внутреннего распорядка" (подробное перечисление глупостей последних заняло бы слишком много места). Приведу один простой пример из жизни ВТК: в свободное от работы и занятий по строевой время осужденному запрещается проходить в жилую секцию и выходить во двор, так как ''положено'' находиться в комнатке культмассовой работы, где установлен один телевизор да несколько рядов табуреток.
Администрация поощряет и всячески стимулирует возникновение разделений в среде несовершеннолетних правонарушителей, предоставляя различные поблажки тем, кто зарекомендовал себя как её помощник. Дело доходит даже до того, что некоторые работники этого аппарата прибегают к услугам своих ставленников с целью сломить дух отдельных подростков; здесь уже любые средства хороши от угроз и избиений до ''опускания.
Этим администрация, как правило, осознанно старается деструктивно воздействовать на арестантов, сделать из них легкоуправляемых марионеток, поэтому надо только радоваться случаям провала иx политики и желать их дальнейшего учащения.
<...>
Как и всем, мне было нелегко примириться с неизбежностью предстоящей неволи, грозившей продлиться долгие годы. Житейская мудрость учит, что за всё надо платить, но в то время я был далёк от смирения. Юность бескомпромиссна и почти неизбежно сопровождается опасными крайностями, в моём случае - излишком самоуверенности и эгоцентричности.
...Мысль о побеге не оставляла меня очень долго: я был настроен использовать любую подвернувшуюся возможность, где бы это ни произошло. Когда меня выводили в РОВД или прокуратуру, внутренне я весь сжимался, как пружина, в ожидании того момента, когда одним резким и уверенным броском можно будет вырваться из сжимающей крепкой, холодной хваткой неволи.
Удобный момент всё не подворачивался: то оказывалась рядом собака, то с меня не снимали наручников, то другое непредвиденное, но непреодолимое препятствие. Я был готов к использованию любых средств, лишь бы при этом был хоть малейший шанс на успех, но его-то как раз и не было.
В бесплодных ожиданиях я совсем осатанел. Временами захлёстывала чёрная злоба: "Ну, раз ты имело глупость начать против меня боевые действия, тупое, самодовольное общество, держись!" В такие периоды я забывал, кто явился инициатором войны, и продолжал испытывать до странности твёрдую уверенность, что победителем из неё выйду я. Моё воображение рисовало меня то главой террористической организации, держащей в страхе целые государства, то киллером-одиночкой, профессионально чисто ''убирающим'' тех, кого я посчитал бы недостойными жить, то...
Кажется неестественным, как в одной натуре уживаются такие противоположности: раскаяние в совершённом убийстве и мечты о будущем, построенном на насилии и смертях. Видимо, моё раскаяние не было по-настоящему полным и глубоким: ныла больная душа, а возгордившийся до слепоты рассудок рождал всё большие безумства.
...Когда Рустам предложил мне попытаться бежать, я согласился, не раздумывая. Кроме нас двоих в побеге изъявила желание участвовать почти вся "хата" (за исключением одного нерешительного). План был прост: оглушив "корпусного" отломанной от нары железной трубой, перекинуть сплетённую из простыней верёвку на стену предзонника из окна "корпусной". Что в нас стрелять не будут, мы были уверены - по "малолеткам " права не имеют! Простая мысль, что "в темноте все кошки серы", не приходила никому в голову. Однако, всё сложилось совсем не так - среди нас оказался "стукачок"...
На очередном "шмоне" надлом на верхней частя трубы был "обнаружен". Всех по одиночке выводили к "воспету" (мера необходимая, чтобы обезопасить ''стукача"), затем камеру раскидали по всей "малолетке", а меня и Рустама перевели в карцер, предварительно перечеркнув "личное дело" красной полосой.
...Вторая попытка оказалась не более удачной, будучи предупреждена в самом своем зародыше. Сговорившись с весёлым толстяком Лёхой, которому светило немногим меньше моего, мы решились на захват.
Заточив раздобытый электрод, мы планировали захватить делающего утреннюю проверку "корпусного" и дежурного контролёра. По моему предложению, корпусного при этом следовало ранить, что должно было убедить администрацию в серьёзности, решительности наших намерений, а также заставить её поторопиться, чтобы спасти жизнь своего работника. Мне пришлось дважды обмануть Лёху, так как он один мог согласиться на такую авантюру: срока остальных были невелики. Во-первых, я заверил его, что в несовершеннолетних стрелять не имеют права, хотя я собственными глазами читал о праве охраны применять оружие, если действия "малолеток" представляют опасность для жизни окружающих. Во-вторых, тот факт, что с "зоны-малолетки" побег осуществить намного легче, не вызывал у меня никакого сомнения (в ближайшем будущем мне предстояло "подняться на взросляк", а там побег или захват стали бы ещё менее реальными.) Мне удалось уговорить Лёху откинуть мысли о побеге "с лагеря ''.
Остальные не были посвящены в наши планы, но скрыть их совершенно было нереально. Долгие перешёптывания, затачивание электрода не остались незамеченными. Хотя вопросов никто не задавал, но ловить на себе чей-то внимательный взгляд случалось нередко. Ближе к готовящемуся финалу, события приняли другой оборот...
Маленький, остролицый и большеглазый "корпусной", очень метко прозванный Белка, перед самым обедом зашёл в нашу камеру и принялся перечислить фамилии всех, в ней содержавшихся. Когда очередь дошла до меня, он кинул короткое: "С вещами!" и, не слушая вопросов, заспешил прочь.
...Долго гадать мне не пришлось: по избранному направлению стало понятно: ведут "на карцер".
Попав в камеру, я кое-как устроился в углу на корточках и принялся за новую для меня загадку: кто же мне помог сюда определиться? Так и не найдя ответа, я мысленно переключился на другое...
За несколько месяцев я дважды пытался подготовить побег, но оба раза задуманному мной не суждено было осуществиться. Видимо, причина крылась в том, что я плохо разбирался в людях, доверяясь в поисках помощников ненадежным людям. Мои планы быстро становились известными начальству - меня водворяли в карцер, а на моём личном деле появилась "красная полоса" (подобного "знака отличия" удостаиваются лица, склонные к побегу), что рассчитано на привлечение внимания конвоя и администрации.
Описание карцера, на мой взгляд, также заслуживает некоторого внимания того, кому небезынтересна тюремная тематика.
Как мера наказания, водворение в карцер применяется против грубых нарушителей режима содержания, установленного для содержащихся в СИЗО, т.е. является крайним средством. На самом же деле, "сажают" сюда часто, а поводом может послужить даже незначительный проступок, бывает и такое, что все камеры карцера оказываются занятыми, и тот, кому уже выписали постановление, ждёт несколько дней, пока кто-нибудь не освободит ему место.
(Кстати, менее строгими мерами наказания заключённого администрацией являются выговор, выговор с занесением в личное дело, лишение очередной посылки/передачи, лишение права на очередную возможность приобретения продуктов в тюремном ларьке (проще говоря, "отоварки"). В "зоне" к этому перечню добавляется водворение в ПКТ как самое жесткое из числа официально санкционированных средств.)
Несовершеннолетним назначают срок до пяти суток карцера, столько же - женщинам, остальным дают до пятнадцати суток, хотя встречается и такое, что арестант не покидает "кичу" по месяцу и более.
Располагается карцер, конечно же, в наиболее сыром и темном месте - в подвальных помещениях. Очевидно желание начальства изолировать содержащихся в карцере от общей массы з/к, но достичь этого в полной мере им никогда не удается. По "воровским понятиям", карцер и санчасть, наиболее нуждающиеся в помощи, "греются" в первую очередь: сюда передаются сигареты, чай, "тормозки", одежда, книги и т.п. так часто, как это вообще возможно. Нередко и баланда здесь намного сытней и питательней, чем "наверху".
Местный микроклимат карцера оставляет, конечно, желать чего-то лучшего: зимой - холод собачий, согреваться приходится постоянным активным движением: отжиманием, прыжками, да чем угодно, лишь бы не мёрзнуть, стоя на месте. Перед отбоем дежурный контролёр отстёгивает деревянную нару, весь белый день прикреплённую к стене - на карцере заключенный не должен ложиться. Тут, впрочем, и сесть некуда, разве что - на бетонный пол или на металлическую трубку, служащую опорой опускаемой наре. Когда на улице мороз, эта предосторожность оказывается явно излишней - останавливаться и то боишься! Странно, что в подобных условиях люди болеют сравнительно редко, не знаю, чем это объяснить - может быть, мобилизацией сил организма в экстремальных условиях, - да силой привычки.
Бывает, мучаешься целую ночь, свернувшись калачиком и до костей продуваемый ледяным ветром, ''ну, - думаешь с каким-то непонятным злорадством, - на утро заболею без вариантов. На "крест" (санчасть) съезжу - полежу, обману эту сволочь хоть на пару дней". Не тут-то было! На утро здоров, и самочувствие отличное, как назло.
Сказать, что на карцере скучно, нельзя: напротив, люди отдыхают в тишине от надоедающей камерной суеты, собираются с мыслями. Если же вам не повезло попасть на "неблагополучную" тюрьму, мечты об отдыхе придётся оставить, а вот "гостей" ждать резон есть - залетят остолопы в масках, изобьют дубинами, ногами, чем попало, одним словом - беспричинно. Так, оказывается, местное руководство собирается перевоспитать своих подопечных: "пряника нету для вас, а кнут всегда найдётся!"
Ладно, и на них Божья кара придёт, расскажу лучше о досуге. Те, кому тяжело переносить одиночество, всегда могут поговорить с соседями через ''кабуру" или окно, а если такой общительный человек успеет всем надоесть до конца своего срока на карцере, есть возможность заняться изучением повадок животных в естественных условиях, например, крыс. Вообще-то эти зверьки обычно ведут себя миролюбиво - некоторым з/к удается подружиться со своими "серыми сокамерниками".
Если вы не прочь сыграть в шахматы, найти партнёра не составит труда: среди арестантов очень много любителей игр, шахмат в том числе. (В игре, само собой, придётся обойтись без досок - их заменят бумага, ручка и, главное, ваше абстрактное мышление.)
Особое событие в ровной жизни карцера - появление в одной из камер девушки. Соскучившиеся по теплу женского общения зэки тают, слушая звучание мало-мальски приятного голоска, девчушку непременно начинают донимать просьбами спеть, рассказать что-нибудь, иногда затрагивая бедняжку за живое полусерьёзными объяснениями в любви.
В общем, своё пребывание в любом, даже таком малопривлекательном, месте, как карцер, можно сделать, если не приятным, то, по крайней мере, сносным, сохраняя присутствие духа и не позволяя себе унывать.
Не могу сказать, что время, проведенное мною на карцере, прошло впустую - мне выпала чудесная возможность поразмыслить о допущенных промахах и попытаться разобраться в мотивах, толкавших людей на предательство: полученный урок не мог не научить меня некоторой осторожности в отношениях с малознакомыми людьми.
...На третий день моего пребывания в карцере меня посетил старший "воспет''. Рыжий, человек добродушный и мягкохарактерный, не лишённый присутствия здравого смысла и известной проницательности.
- Здорово, ну как ты?
- Здравствуйте, Андрей Михалыч. Ничего, не жалуюсь.
С полминуты Рыжий молча испытующе смотрел на меня, мне показалось, что он пребывал в некотором замешательстве.
- Что, не ждали от меня, а?
- Да уж, не ждал. Ты мне, Дима, вот что объясни: ну, я могу ещё понять твоё желание старшего "кума" подрезать - он вас и за яйца хватает, и словами задеть может больно... ну ладно ещё Свинья (наш второй воспитатель) - тот тоже, бывает, и в рыло даст, и шмон внезапный устроит, повыметает всё; допускаю, вы и на него могли зуб иметь. Ну а я-то, что я вам плохого сделал? Какого хера вы меня заколбасить хотели?!
Мысленно я оторопел: вот так-так, и кто ж это наплёл такой чепухи? В мыслях быстро проскакивали образы всех посвящённых в мои планы.
- Да что вы говорите такое, Андрей Михалыч? Мне вам резона врать нет никакого, все равно красная полоса уже есть. Я и отпираться насчёт побега перед вами не буду - знаю, что матерьяльчик оперативный имеется, иначе и в карцер не посадили бы... Ну хотел кума в заложники взять - не выполнили бы они моих требований, кто знает, чем бы всё это закончилось?.. А вы-то при чём здесь? Тем более, ни вас, ни Свиньи на работе в этот момент и быть не должно было.
У Рыжего, казалось, камень с сердца упал:
- Да я тоже, честно сказать, думал, что здесь что-то не так, или я совсем уже в людях не разбираюсь. Но вот понаписывали на тебя все, кроме Цыгана, этот один отнекивается, что не знал ничего. Вообще-то, каждый своё наворачивает, видно, не все и знали о том, что захват готовится, хотя сговориться тебя крайним сделать успели.
- Не все, - согласился я. - Нехорошо получается.
Мы проговорили ещё несколько минут, и разговор исчерпался. Рыжий воровато осмотрелся по сторонам и сунул мне пачку сигарет через решётку, установленную на входе в качестве второй двери.
- Спички есть? - полушёпотом спросил он и тут же добавил. - А, вашему брату не привыкать, от лампочки подкуришь.
Дверь уже закрылась, и я с досадой подумал: "И что это за арестанты? Суки какие-то. Никому нельзя доверить серьёзное, мусор и то лучше себя проявляет - пачушкой сигарет подогрел... Стоп, а что это он расщедрился? Может, я, дурак, на шнягу повелся? Михалыч пробил по-технике что надо было... Да пошли они... все равно по любому дряни в дело понаписывают...(Будущее ещё научит меня не доверять даже мелочей тому, кто находится по другую сторону баррикад, каким бы дружелюбным не был его вид).
Впрочем, немного спустя я успокоился: усевшись поудобнее, закурил, поразмыслил и решил переносить все неприятности стоически - заниматься самобичеванием и злиться на кого-то глупо, и проку никакого от этого не будет, только нервы себе расшатаю, а впереди ещё больше девяти лет. Да и исход такого захвата скорее всего был бы плачевным, так что правильно говорят: всё, что ни происходит - к лучшему. С такими мыслями я и задремал.
...Из карцера меня выводили уже на "взросляк" - восемнадцать мне исполнилось за день до конца определенных мне пяти суток.
<...>