Александр Сидоров

Ростов – Одесса: история криминальной парочки

Одесса «домамкинского» периода: от большой деревни до Черноморского Вавилона

Ростов-папа и Одесса-мама… Вряд ли кто-то из россиян и украинцев не слыхал об этой супружеской паре. Причем многие часто любопытствуют: а что этих супругов, собственно, связывает?

На месте Одессы некогда находилась турецкая крепость Хаджибей (первое упоминание о ней относится к 1415 году, в составе Османской империи – после 1529 года). К России крепость отошла по результатам Русско-турецкой войны в декабре 1791 года. Первоначально вице-адмирал Осип (Жозеп) де Рибас на придворном балу 6 января 1795 года предложил государыне переименовать Хаджибей в Одессос. У россиян тогда было принято на отвоеванных таврических и новоросских землях называть города греческими именами (Севастополь, Тирасполь, Херсон). Считалось, что неподалеку от Одесского залива в древности располагался античный Одессос. Так что и думать над новым названием долго не надо. Правда, в дальнейшем выяснилось, что Одессос находился на территории Болгарии, недалеко от Варны. Но что поделаешь – как говорится, проехали…

Итак, де Рибас предложил «возродить» Одессос. На что императрица ответила довольно оригинально: «Пусть же Хаджибей носит древнеэллинское название, но в женском роде – Одесса». Почему именно «в женском роде», государыня не стала объяснять. Да никто в общем-то и не поинтересовался.

Перестраивать и расширять Хаджибей поручили вице-адмиралу Осипу де Рибасу и инженеру Францу де Волану. Через год здесь начинают строительство военного и торгового порта. Дела шли ни шатко ни валко: даже в 1799 году порт существовал практически лишь на бумаге. Согласно переписи населения 1795 года, город (кроме военного гарнизона, дворян и чиновников) насчитывал 2349 душ жителей обоего пола. Другими словами, Богом забытая дыра. Называть ее «мамой» было не за что. Российское население сюда не рвалось, и Екатерина II приказала заселять крепость единоверными народами, страдающими под турецким игом: им все равно деваться некуда...

Наполнению Одессы не помогла даже политика российских властей, которые указом от 12 декабря 1796 года гарантировали личную свободу крепостным крестьянам, бежавшим в Новороссию! России нужна была успешная колонизация новых земель. В 1801 году 93,7% таких крестьян были юридически свободны, а к 1840 году из трех с лишним миллионов жителей Новороссии лишь 658 тысяч числились крепостными. Но земледельцев привлекали сельхозугодья, а не строительство порта и города. Многие одесские жители были сезонными рабочими, большей частью – мужчинами. Так что и плодиться здесь было проблематично.

Новое название крепости долго не приживалось. Народ продолжал называть Одессу Хаджибеем. За дело просвещения взялось казачество. На всех городских заставах казаки спрашивали въезжающих крестьян: «Куда путь держите?» Тех, кто отвечал: «В Хаджибей», пороли нагайками. Оказалось, через зад до людей доходит быстрее. Вскоре о Хаджибее забыли.

Со вступлением на престол императора Павла I строительство Одессы зачахло: уволен де Рибас, получил отставку де Волан. Назначенный Павлом новый глава Новороссии сообщал, что огромные вливания в создание одесского порта больно бьют по казне и не приносят толку. Ревизия выявила непомерное лихоимство и злоупотребления. Сюда же добавились неурожай 1799 года и расходы на военную кампанию России в составе коалиции против Французской республики. Итак, в XVIII веке ни о какой «маме» и речи быть не могло.

Во время преемника Ришельё, Александра Федоровича де Ланжерона, высочайшим указом 1817 года Одесса была объявлена порто-франко, то есть свободным портом, которому разрешен беспошлинный ввоз и вывоз товаров. Это способствовало расцвету города. И все же «мамой» Одессу никто и тогда не называл. Этому препятствовали как раз смешение языков, разноплеменность населения. Еще не сформировался единый «одесский народ», особый «одесский язык», город напоминал вавилонское столпотворение. Веселое, яркое – но неоднородное. Не случайно Одессу так и прозвали – Черноморский Вавилон. На освоение новых южных земель иностранцев заманивали щедрыми посулами. Австрийские сербы, немецкие меннониты, аристократы, удравшие из революционной Франции, греки, болгары, албанцы, бежавшие от османского ига, – кого только не приютила Новороссия! К началу 1840-х годов колонисты производили до четверти всего экспортируемого Россией зерна.

Одесса в интернациональном смысле была особо примечательна. Многие ее жители родились за пределами Российской империи – в Греции, Италии, Германии, Франции, Швеции, Дании, Соединенных Штатах, Турции, даже в Египте и Персии… Причем в первые десятилетия среди горожан преобладали именно иноземцы. В 1819 году только 25% одесситов были русскими, украинцев – и того меньше. Даже в 1851 году из 90 тысяч горожан более 10 тысяч человек называли себя иностранцами, а многие родились за границей, но приняли русское подданство.

Немецкий писатель Август фон Хакстхаузен, посетивший город в 1843 году, писал: «В Одессе наиболее пестрая смесь народов, чем где-либо прежде мне пришлось наблюдать». Каждая нация или народность занималась своим делом: греки, итальянцы и немцы контролировали оптовую торговлю, евреи были банкирами и маклерами, французы продавали вино, караимы – табак и товары Востока. Местный бомонд говорил по-французски, зато вывески писались по-русски и по-итальянски. В одном и том же театре нередко шли оперы… на пяти разных языках!

Богатая криминальная невеста…

Мамой Одесса стала к концу XIX века, и это прямо связано с ее становлением как центра преступного мира Российской империи. Писатель, сценарист, режиссер Эфраим Севела (1928–2010) в киноповести «Одесса-мама» справедливо отмечает:

«В мое время Одесса была мамой и все мы, ее дети, называли этот город Одессой-мамой. Вы спросите почему? И я вам отвечу. Одесса славилась такими ворами, такими бандитами, каких свет не видывал и больше, я думаю, не увидит. Народ измельчал. Одесса была столицей воровского мира всей Российской империи – по этой причине ее ласково называли мамой.

Дети этой матери были сильными, ловкими и мудрыми мужчинами и выделялись среди своих коллег в других частях мира одним бесценным даром – они любили и ценили шутку, шутку соленую, как воды Черного моря, и совсем не любили крови. Они проливали кровь только в крайнем случае, когда тот, с кем их сводила воровская судьба, не имел никакого чувства юмора и поэтому терял всякое право дышать тем же воздухом, каким пользуются нормальные остроумные люди».

Но почему именно в конце XIX столетия Одесса так полюбилась преступникам? Конечно, свою роль сыграло южное расположение города. Уголовный люд не случайно до сих пор называет себя «бродягами» и «босяками», эта традиция идет еще с каторжанских времен. А босяков всегда тянет в теплые края. Как заметил беспризорник из фильма «Достояние республики», отвечая на вопрос, зачем бежит в Ташкент: «Там тепло, там яблоки…»

Но одними яблоками сыт не будешь. Нужны благоприятные условия для «работы» («работой», «делом» испокон веку в криминальной среде называли преступление). А где лучше всего работать? В большом, богатом торговом и промышленном городе! Таковым Одесса становится именно на переломе XIX – XX веков. Конечно, расцвет города начинается раньше, в первой половине XIX века, чему способствовали Наполеоновские войны, которые истощили запасы хлеба на Западе и подорвали сельское хозяйство в Европе. Старый Свет бросился искать поставщиков зерна на стороне. Россия оказалась главной кормилицей европейцев, что сохранилось на долгие времена. В результате Одесса превратилась в основной порт империи, экспортирующий хлеб.

Громадные обороты порта способствуют процветанию Южной Пальмиры. Но и в середине века Одесса все же оставалась уездным центром с неразвитой инфраструктурой. Улицы, покрытые мягким известняком, во время дождя превращались в грязное месиво и становились непроходимыми. Летом воздух наполнялся пылью из-за эрозии сухого строительного материала.

Как ни странно, развитию города мешал статус порто-франко, который некогда Одессе помог. Беспошлинная торговля не создавала условий для создания собственной промышленности. Зачем создавать, когда можно торговать? Чтобы стимулировать рост производства в крупнейшем южном городе-порте, в 1859 году Одессу лишают привилегии порто-франко. А в 1869 году открытие Суэцкого канала резко сократило морской путь из Одессы к портам Южной и Восточной Азии. Начинается бурное экономическое развитие города. Грузооборот порта увеличился с 37 миллионов рублей в 1862 году до 128 миллионов в 1893 году и 174 миллионов – в 1903-м. Одесса стала вторым портом Российской империи после Петербурга.

В 1894 году Одесса по экономическому развитию и численности населения становится четвертым городом в империи после Санкт-Петербурга, Москвы и Варшавы. К 1900 году здесь действует 486 промышленных предприятий. В 1897 город насчитывал 404 тысячи жителей, а к 1914-му – 669 тысяч человек! Возводились здания государственных, торговых, общественных учреждений, гостиниц и банков, жилые дома, мостились площади, улицы…

Вот тогда-то Одесса и стала настоящим раем для уголовного мира всей России! Сюда, в богатый южный город и порт, потекли жулики, жиганы, урки со всех концов империи. Здесь было чем поживиться и, что немаловажно, где удобно разместиться. Несмотря на бурный рост города, его окраины – вотчины одесского пролетариата – оставались запущенными и смахивали на нынешние бразильские фавелы.

К слову, здешний пролетариат зачастую мало отличался от уголовников. Позднее, в 1918 году, на это указывала в секретном докладе лидер одесских большевиков Софья Соколовская: «Одесский пролетариат – это бандиты-спекулянты, гниль... в Одессе без денег революция не двигается ни на шаг…» Не будем обвинять товарища Соколовскую в предвзятости. Действительно, значительная часть профессиональных преступников обитала именно на рабочих окраинах. Многие пролетарии были связаны приятельскими (и даже родственными) отношениями с жульем и бандитами, а нередко сами совмещали полезное с приятным. Рабочие порта занимались воровством и продажей краденых товаров, то же самое можно сказать и о железнодорожниках. Немало уголовников выходило из рабочей и ремесленной среды. Когда твои соседи и близкие – бандиты да воры, как удержишься? Тем более все равно берешь у «проклятых эксплуататоров»…

Такие «пролетарские районы» перечисляет Валентин Катаев в повести «Белеет парус одинокий»: «Возле самого кладбища к рыбакам стали присоединяться мастеровые и железнодорожники Чумки, Сахалинчика, Одессы-Товарной, Молдаванки, Ближних и Дальних Мельниц». Два первых названия говорят сами за себя. Тот же самый Сахалинчик некогда являлся окраиной города, откуда и возникло название (на окраину России, остров Сахалин, ссылали отпетых каторжан). Лев Славин в романе «Наследник» характеризовал Сахалинчик как «воровское предместье». «Константин Паустовский в воспоминаниях расширяет географию: «В предместьях – на Молдаванке, Бугаевке, в Слободке-Романовке, на Дальних и Ближних Мельницах – жило, по скромным подсчетам, около двух тысяч бандитов, налетчиков, воров, наводчиков, фальшивомонетчиков, скупщиков краденого и прочего темного люда».

Вот для этих людей и их «коллег» по уголовному ремеслу Одесса к началу ХХ века становится настоящей мамой…

…и состоятельный уголовный жених

Под стать будущей супруге оказался и другой крупнейший центр российского Юга – Ростов-на-Дону. Правда, он явно уступал Одессе по основным показателям и масштабам. Поскольку ростовчане не претендуют на то, что «папой» их город назвали по аналогии с Папой Римским, его историю мы изложим в общих чертах. Начало Ростову положил указ императрицы Елизаветы Петровны от 15 декабря 1749 года об учреждении Темерницкой таможни. Затем здесь появляется порт, а в 1761 году начинается строительство военной крепости Димитрия Ростовского в честь митрополита ростовского и ярославского Дмитрия, причисленного Русской православной церковью к лику святых. Гарнизон крепости насчитывал более четырех тысяч человек. Еще тысяча проживала в окрестных слободах. На работы в порт регулярно приходило до трех тысяч наймитов из Украины. То есть изначально Ростов был крупнее будущей Одессы.

Однако к середине XIX века Южная Пальмира значительно обогнала Ростов в развитии. Но со второй половины XIX века Ростов-на-Дону, как и Одесса, переживает период бурного роста. Если в 50-е годы годовой экспорт товаров за рубеж составлял в среднем 3,5 миллиона рублей, то в 70-е годы этот объем превысил 22 миллиона рублей в год. К концу XIX столетия в Ростове работало несколько десятков предприятий: чугунолитейные, механические и канатные заводы, паровые мукомольные мельницы, две табачные и одна писчебумажная фабрики и т.д.

Таким образом, и Ростов привлекал к себе, как магнит, уголовников со всей России. Любопытно, что к началу ХХ века город получает титул «Русский Чикаго» – хотя первоначально это не было связано с разгулом преступности. Ростов назвали так, поскольку Чикаго являлся одним из финансовых центров и крупнейшим транспортным узлом Северной Америки. Кроме того, Ростов был построен по американскому типу «двух улиц» – широких авеню и пересекающих их стрит. Но уже к середине 20-х годов сравнение получает дополнительную окраску. Чикаго в 1920 году приобрел по всему миру дурную славу «гангстерской столицы»: здесь насчитывалось свыше тысячи различных банд, которые враждовали между собой. А Ростов гремел как столица криминальной России…

А идише мама…

Косвенное подтверждение того, что первой титул столицы получила именно Одесса, находим, например, в «Справочнике по ГУЛАГу» Жака Росси – француза, пробывшего в ГУЛАГе с 1937 по 1955 год:

«Одесса-мама (об Одессе, столице воровского мира). В XIX в. и до начала 40-х гг. ХХ О. была главным центром российской уголовщины. Среди одесских блатных было много евреев и ряд блатных слов происходит из идиш».

И тут нам придется обратиться к истории еврейской общины Одессы. Как известно, в царской России существовала черта постоянной оседлости еврейского населения. Ее появление не связано с юдофобией. Согласно российским законам конца XVIII века, российские мещане и купцы (независимо от национальности и вероисповедания) имели право проживать только в городах и местечках, к которым были приписаны, и свободное передвижение их за пределами отведенной территории было ограниченно. В 1782 году для купцов Белоруссии сделали исключение, а вскоре в Москве и Смоленске появились белорусские купцы-евреи, что вызвало недовольство тамошних торговцев. Тогда указом Екатерины II от 23 декабря 1791 года евреям запрещается запись в купечество внутренних городов. Что фактически положило начало «черте оседлости» (на иврите – тхум ха-мошав), то есть расселение и передвижение евреев ограничивалось определенными территориями. В основном это области, аннексированные Россией у Польши (значительная часть Царства Польского, Литвы, Белоруссии, Бессарабии), где жило много евреев.

Но русское правительство было заинтересовано в колонизации малонаселенного, экономически бедного Новороссийского края и Таврической области, которые империя «отрезала» у турок. Еще в 1769 году здесь разрешили селиться еврейским пленникам, захваченным во время войны с Турцией. Даже после указа Екатерины о высылке евреев из городов внутренней России за еврейским населением осталось «право на Новороссию». Впрочем, польские и украинские евреи обосновались среди казаков Запорожской Сечи еще в XVII веке как купцы, торговцы, шинкари, процентщики. Правда, запорожцы их не жаловали. В 1648 году отряды Богдана Хмельницкого устроили побоище «жидов», но даже это не вынудило последних покинуть Запорожье. После ликвидации Запорожской сечи в 1775 году и укрепления русского контроля над этим районом евреи стали селиться в новых городах. Одним из таких перспективных поселений была Одесса. Если в Хаджибее к моменту захвата крепости русскими войсками находилось всего шесть евреев, то уже к 1794 году еврейское население Одессы возросло до 240 человек, что составляло 10% жителей.

Причем эти люди резко отличались от представителей традиционной еврейской диаспоры! Позже собратья-иммигранты назовут их «отвратительными», «развращенными» бродягами и авантюристами. Как пишет автор труда «Евреи Одессы», город в это время был «золотой жилой для всех отбросов, для самых разных типов, которых привлекала возможность отправиться туда, где их никто не знал и где они могли жить новой жизнью, свободной от цепей традиции». Последнее замечание существенно. Даже вторая волна еврейских иммигрантов, хлынувшая в Черноморский Вавилон с 1803 по 1819 год, отличалась свободными нравами и отходом от строгой религиозности, замкнутости традиционной иудейской общины. Иудейский изоляционизм раздражал авантюристов, являясь преградой для их самоутверждения и обогащения. А город сводил с ума, кружил голову потрясающими возможностями для предприимчивого человека. Характерный факт: в 1817 году несколько крепких еврейских ребят отдубасили городского раввина Бериша бен Исраэля Ушера из Немирова за то, что тот требовал строгого соблюдения ритуалов. Да, одесские евреи резко дистанцировались от фанатичного иудаизма. Многие вообще отказались от исполнения религиозных обрядов. И это на фоне того, что «в целом российские евреи жили более концентрированно, чем евреи на Западе, интеграция в окружающий мир была для них в основном менее привлекательной, а сопротивление традиционалистов этому процессу было более эффективным».

Вообще, Одесса славилась либерализмом. Это был один из немногих городов, где евреи активно участвовали в городском самоуправлении. Местные власти относились к ним с большой симпатией и терпимостью. Политика российской власти в отношении евреев Новороссии привела к тому, что Одесса становится для них неофициальной столицей, городом мечты. В крупных городах империи жило ничтожное число евреев, поскольку большинство этих городов находилось за пределами черты оседлости. Зато в Одессе евреи по численности были второй национальностью. В 1892 году из 404 тысяч жителей города 198 233 были русскими, 124 511 – евреями. То есть один из самых богатых и красивых городов страны был на треть еврейским, и евреи играли в его управлении не последнюю роль. Для российских иудеев одесский воздух казался воздухом свободы, а сам город открывал радужные перспективы.

Понятно, что и представители еврейского «благородного преступного мира» относились к Одессе трепетно. Говоря о еврейской составляющей преступного мира империи, мы должны иметь в виду не только Одессу, но и уголовников всей «черты оседлости», в том числе Киева, Варшавы, Вильно и проч. Однако именно Одесса стала их криминальной столицей. Ведь даже в Киеве и Варшаве права на жительство иудеев были ограничены (а в Киеве временами действовал полный запрет).

Впрочем, к этому времени еврейское уголовное сообщество значительно расширяет свое влияние в блатном мире всей империи. Собственно, и само словечко «блатной» (означавшее преступника), и «блат» (преступление) пришли в русское арго именно из еврейской среды – во всяком случае, через ее посредство. Вообще же корни «блата» лежат в немецком арго, где Blatte – одно из названий воровского жаргона, platt – свой, заслуживающий доверия. Как раз именно последнее значение было в русском жаргоне первоначальным. Александр Куприн в очерке 1895 года «Вор» («Киевские типы») писал: «Промежуточную ступень между ворами и обыкновенными людьми составляют "блатные", то есть пособники, покровители или просто только глядящие сквозь пальцы люди всяких чинов и званий. Сюда относятся: разного рода пристанодержатели, дворники, прислуга, хозяева ночлежных домов и грязных портерных». «Блатной» – это уже чисто русское производное (в польском произношении – blatny).

И вот мы переходим к главному. В российском преступном сообществе конца XIX века явно обозначились два основных течения – «еврейское» и «славянское». Это проявлялось как в менталитете, в подходе к самому преступному ремеслу, так и в уголовном жаргоне. Увы, сегодня целый ряд как русских, так и еврейских горе-филологов пытается доказать, что отечественный уголовно-арестантский жаргон («блатная феня») в основе своей является криминальным сленгом одесских евреев. Происхождение большей части жаргонной лексики эти «исследователи» отыскивают в идише и иврите. Однако большинство таких изысканий нелепо и притянуто за уши.

Итак, на переломе XIX–XX веков большая, богатая, теплая Одесса становится Меккой для российских уголовников. Но здесь уже сложилось свое, особое, криминальное сообщество, где ведущую роль играют уголовники-евреи. Причем это новое течение в воровском мире отличается, как говаривал поэт Баратынский, «лица необщим выраженьем». Одесский вор любил «чистую» и «тонкую» «работу» в отличие от своих славянских «коллег». Это отмечал в начале ХХ века киевский журналист и писатель Григорий Брейтман – автор исследования «Преступный мир. Очерки из быта профессиональных преступников» (1901). В частности, он указывал на существенное различие карманников еврейских и русских:

«Карманный вор на специальном воровском жаргоне называется „марвихер”. Это название распространяется на всех воров, занимающихся карманными кражами. „Марвихеры” в свою очередь разделяются на несколько групп… Самым интересным карманным вором является тот, который специально занимается кражами бумажников с более или менее крупными суммами денег… В воровском обществе эти воры пользуются большим почетом и уважением. Преступники считают и называют их ”аристократами”. Эти аристократы воровского мира держатся всегда в стороне от других воров… „Марвихеры-аристократы” большею частью евреи, поляки, греки, а русские встречаются между ними сравнительно редко…

Имея определенное постоянное жительство в каком-нибудь месте, где живут их семьи, они никогда не воруют в родном городе, а уезжают в другое, более отдаленное место… Собираясь „райзен”, т. е. путешествовать, вор намечает себе известный район и, пускаясь в путь, непременно берет с собой товарища, который служит ему помощником. Такой помощник на воровском жаргоне называется „фартицером” или „затырщиком”, сам же вор именуется „торговцем”…

Приезжая в какой-нибудь город для „торговли”, торговец и „фартицер” садятся, например, в театре и, наблюдая за публикой, выбирают себе подходящую жертву. Жертва эта должна непременно иметь вид барина… и такая жертва носит у воров кличку „прыц”. В антракте помощник вора следит за таким „прыцемъ”, чтобы узнать, есть ли у него такая сумма денег, чтобы стоило из-за нее красть бумажник, который называется у воров „кожа” или „тувиль”, смотря по национальности преступника.

Кроме „марвихеров”, ворующих у ,,прыца”, есть карманные воры, которые воруют уже у «грача». „Грачом” на воровском наречии называется богатый купец, подрядчик и вообще богатый, но простой человек. Такие воры отличаются от „аристократов” тем же, чем „прыц” разнится от „грача”. Это по наружности уже не джентельмены, а напоминают доверенных приказчиков, артельщиков или средней руки купцов. Такие воры происходят всегда из русских. Процесс вытаскивания бумажников у них тот же, как и у „аристократов”, только бумажник с деньгами и документами у них называется не „кожа”, а “лопатник”… Вообще жаргон их состоит больше из русских слов, в противоположность “аристократам”, у которых преобладают еврейские выражения».

Как мы узнаем из рассказа, евреи в основном занимались «аристократическими» карманными кражами и даже выезжали с этой целью за границу, русские же «втыкали» там, где народ попроще, «посермяжнее». И жаргон у них был разным. Более того, даже если в среде «аристократов» оказывался русский карманник, у него были собственные, нееврейские термины: не «фартицер», а «затырщик», «„кожа” или „тувиль”, смотря по национальности преступника».

Сам термин «марвихер» заимствован из идиша, но происходит от ивритсткого корня «ревах» – прибыль. Отсюда ивритское причастие «марвиах» – зарабатывающий, получающий пользу. В идише добавилось окончание «-ер» («марвихер» или «маравихер»), что, как и в немецком языке, указывает на профессию, занятие, образ жизни – добытчик (пояснение – Зеэв Гейзель, Алон-Швут, Израиль). Русские названия воровской «специальности» – кармаш, щипач, ширмач. На сегодняшний день слово «марвихер» давно ушло из активной лексики блатного арго.

Можно приводить еще множество примеров разницы в менталитете еврейских и русских уголовников, который отразился в жаргоне. Но, думаю, это и так очевидно. Причем различия эти диктовались в основном окружающей средой, условиями «работы», «торговли». В Одессе – городе «утонченном», с обилием иностранцев, изысканной публики, наплывом богатых аристократов, балами, операми и променадами, вор, преступник должен был соответствовать «интерьеру». Вот как описывает «марвихеров-аристократов» тот же Брейтман:

«Если бы кто-либо из читателей увидел вора, совершающего подобные кражи, он с трудом поверил бы, что перед ним профессиональный преступник. Такой вор скорее похож на доктора, адвоката, агента страхового общества, у него благообразная наружность, прекрасные манеры; на нем великолепный костюм всегда от лучшего портного… Большая часть их получила в свое время некоторое воспитание, многие говорят на нескольких иностранных языках, так что они не ограничиваются пределами нашего обширного отечества, а часто отправляются на гастро­ли в населенные центры других государств».

Другими словами, одесскому вору требовался особый артистизм, подготовка, интеллект. «Русаки», славянские воры (равно как и цыганские, татарские, кавказские преступники) ментально были чужды этому. Они «работали» с иной категорией жертв: богатые купцы, приказчики, состоятельные крестьяне-хозяева, провинциальные помещики и т.д. Таким образом, Одесса осуществляла естественную «фильтрацию» уголовников. Нет, безусловно, дорогих собратьев здешние жулики встречали душевно. Хотя лишние конкуренты криминальному миру Одессы не были нужны, однако те же самые одесситы охотно гастролировали с поддельными паспортами по всей России (кстати, фальшивые документы назывались у славян и евреев тоже по-разному: у первых – «темный глаз», у вторых – «шварц-вейсс», то есть по-немецки «черно-белый»). Значит, необходимы связи, адреса «малин», скупщики краденого, подельники… Так что воровской интернационал надо крепить.

Собственно, он крепился и в самой Одессе, где большинство все-таки составляли русские плюс украинцы. Однако и этим куда ближе были местные еврейские пацаны, а не приблудившиеся соплеменники. Одесские жулики, несмотря на гостеприимство, не шибко давали развернуться у себя дома заезжим «гастролерам». Как говорится, все углы уже помечены, город находился под контролем. Аристократическую публику «чистили» еврейские мальчики и девочки, окрестных «лохов» попроще – русские и украинцы. Безусловно, разделение несколько условное, но в общих чертах оно соблюдалось. Вот для этих людей, объединенных не только одним промыслом, но и «местечковым патриотизмом», особым одесским говором-«языком», постоянным общением, – Одесса и стала «мамой».

…и а руссишер папа

Преступники славянского роду-племени не могли не почувствовать эту своеобразную дружелюбно-изоляционную ауру: показное «жульманское братство» при реальном нежелании пускать чужаков на свою территорию. И тогда «русаки» обратили взоры к расположенному не так далеко сытому купеческому Ростову. Славянским уголовникам было здесь намного вольготнее. Население города – свое, родимое, обстановка привычная, купеческая, работать привычно. А то, что город меньше… Тоже свой плюс: меньше и уголовников, куда легче конкурировать с местным жульем. Да и общий язык найти проще. Для российского вора Ростов представлял собой идеальный город, где можно и «работнуть», и отдохнуть: достаточно прочесть серию очерков того же Свирского-Вигдоровича «Ростовские трущобы» (1893). Уже цитированный Жак Росси в «Справочнике по ГУЛАГу» отмечал: «…после Одессы Ростов-на-Дону стал одним из важнейших центров советской уголовщины».

Необходимо, однако, подчеркнуть, что Ростов стал второй столицей российского преступного мира не только в противовес Одессе, но и как ее дополнение. Ведь Ростов-папа тоже не был «чисто русским» городом. До революции он числился одним из самых «еврейских» городов России. Он и по сию пору считается священным для евреев-хасидов всего мира, потому что здесь похоронен один из главных еврейских святых – пятый рэбе Шолом Дов-Бэр Шнеерсон, а также благочестивый Авраам-Хаим Беньяминович-Исар Каценеленбоген. Почему так сложилось, объясняет ростовский краевед и историк Василий Вареник: «Да все потому, что Ростовский уезд (с городом Таганрогом и посадом Азовом) входил чужеродным административным вклинением в донские земли, числясь прежде частью... Екатеринославской губернии. А сама эта Екатеринославская губерния находилась в так называемой ''черте оседлости'' для евреев, где им жить можно было без ограничений… Так получилось, что в 1887 году Ростовский уезд вошел в состав Области Войска Донского, а донские атаманы получили в наследство в качестве подданных всех евреев, живших в упомянутом уезде. Вот так Ростов обильно пополнил евреями и без того многонациональную семью донских народов».

Историк отмечает также существенное отличие местных евреев от их собратьев в той же Одессе: «Среди них было далеко не так много людей с высшим образованием и вообще интеллигентов. Зато хватало представителей так называемого ''еврейского пролетариата'', ''еврейского рабочего класса'' (в Ростове было даже сильное отделение партии СЕРП – Социалистической Еврейской Рабочей Партии). ''Еврейский пролетариат'' состоял из сапожников, жестянщиков, старьевщиков, мусорщиков, драгилей (возчиков), слесарей… По этому поводу историк еврейства Г. Богров не без горечи замечал: “Многие изъ потомковъ славныхъ когановъ (еврейских предводителей. – Прим. автора/) занимаются самымъ грубымъ физическимъ трудомъ или извознымъ промысломъ”. Было также много мелких ремесленников – переплетчиков, часовщиков, портных». По большому счету таких «еврейских пролетариев» было достаточно и в Одессе. Однако там они растворялись на фоне «роскошной» жизни, аристократического антуража. Здесь же, в Ростове, и еврей был «свой», «простецкий». Но все же «папа», в отличие от «мамы», воспринимался жуликами как «русский».

Возникновение двух уголовных центров не привело к расколу криминального сообщества империи. В преступном мире России национал-шовинистические настроения не приветствовались. Здесь действовали иные традиции: о человеке судили по уровню его «профессионализма» и «товарищеским» качествам (до революции слово «товарищ» среди воров еще не было девальвировано). Евреи-уголовники отличались чрезвычайно высокой квалификацией и взаимопомощью – причем не только по отношению к соплеменникам. Отринув религиозно-национальную общинность, они нашли замену ей в общинности криминальной. Поэтому евреи в преступном мире пользовались большим – и заслуженным – авторитетом.

Формула «Ростов-папа, Одесса-мама» (то есть упоминание обоих уголовных центров в связке, а не по отдельности) возникла первоначально именно в среде уркаганов-«русаков». Это связано с особенностями русского маргинального сообщества. До революции профессиональные преступники называли себя бродягами, иванами. «Иваны» и «бродяги» – фактически наименование одной и той же уголовно-арестантской касты. Ну, с «бродягами» ясно. Уголовники, называя себя бродягами, подчеркивали, что занимаются исключительно криминальным промыслом, не имеют ни дома, ни семьи, ни паспорта (у одесских евреев дело обстояло иначе: традиционно они очень ценили семью и родной очаг). А почему – «иван»? Полностью определение этих уголовников звучало как «иван, родства не помнящий». Оборот перешел в жаргон арестантов из официальных бумаг. Иван – издревле у русских самое распространенное имя: даже в сказках его носят главные герои от дурака до царевича (не случайно немецкие оккупанты во время Великой Отечественной называли всех русских мужчин «иванами»). Поэтому, когда задержанного бродягу спрашивали об имени и фамилии, он обычно так и аттестовал себя: «Иван». На вопрос о месте проживания и родственниках следовал стандартный ответ: «Не помню». Так и записывали: «Иван, не помнящий родства» (позже фразеологизм обоснуется в литературном языке для обозначения человека, который оторвался от своих корней).

Но после возникновения криминальных «папы» и «мамы» формулировка несколько изменилась. Когда преступники и бродяги отвечали на вопрос о родных, они уже не ссылались на «забывчивость». Разъясняли охотно: «Ростов – папа, Одесса – мама».

Кто в доме хозяин?!

Обратим внимание: Жак Росси в своем справочнике подчеркивает, что Одесса была главным центром российской уголовщины до начала 40-х годов ХХ века. То есть подразумевается, что в последующем Одесса перестала быть «главным центром». Или, выражаясь иначе, Ростов-папа вел довольно активную борьбу за первенство и как минимум не проиграл – скорее выиграл.

Предпосылки для «уравнивания» статуса двух криминальных столиц появились еще в начале ХХ века, когда Одессу охватил промышленный кризис, из которого она, впрочем, стала выходить в 1910 году. Однако тут грянула Gервая мировая война. Сократилась до критического минимума внешняя торговля через порт и выпуск продукции на экспорт. Но дело не только в экономике. Немалую роль сыграла та самая «черта оседлости», благодаря которой Одесса в свое время обрела статус «еврейского рая». К 1915 году черта оседлости фактически перестает существовать, поскольку тысячи еврейских беженцев из западных губерний хлынули на восток, и власть вынуждена была разрешить им проживание в центре империи. Окончательно и официально черту оседлости еврейского населения отменило Временное правительство в 1917 году. Это означало потерю Одессой статуса главного «еврейского» города страны. Теперь перед «народом рассеяния» открывались перспективы освоения Петрограда, Москвы и всего российского пространства.

После победы партии большевиков, в руководстве которой евреи были представлены особенно массово, начинается активный «исход» еврейского населения за пределы бывшей «черты оседлости». Разумеется, этот процесс коснулся и Одессы, что отрицательно сказалось на ее статусе «криминальной еврейской столицы».

Гражданская война на время затормозила этот процесс. Город переходил из рук в руки, преступность свирепствовала, к началу 20-х Одесса подошла в жалком состоянии. В городе было разрушено четверть домов и многие предприятия, внешняя торговля прекратилась, численность населения резко упала: немало людей погибло, часть эмигрировала. В 1920-м в Одессе насчитывалось 428 тысяч человек, а после голода 1921– 1922 годов и вовсе 324 тысячи – примерно половина населения времен заката империи.

Ростов в период революций пострадал не столь основательно. И разрушения, и потери среди населения здесь были несопоставимы с одесскими.

Впрочем, с начала 20-х годов Одесса интенсивно возрождается: восстанавливаются прежние фабрики и заводы, строятся новые.

И все же на поприще криминальной «романтики» Одессе удается отстоять ведущую позицию. Мы не случайно затронули тему «второго еврейского исхода». В результате Советская республика получает яркое явление в литературе, получившее название «одесской школы». Возникает творческая плеяда замечательных писателей-одесситов, переехавших в столицу и добившихся громкого успеха: Валентин Катаев, Эдуард Багрицкий, Илья Ильф и Евгений Петров, Исаак Бабель, Александр Козачинский, Лев Славин… Отдельно следует назвать великого Леонида Осиповича Утесова, не принадлежавшего к писательскому цеху, но ставшего настоящим певцом Одессы. Все эти люди в той или иной степени способствовали расцвету и укреплению одесского криминального мифа.

Всесоюзную, громкую, скандальную славу Одессе как матери советских уголовников, безусловно, создал своими «Одесскими рассказами» Исаак Бабель. Писатель воспел легендарную фигуру Мишки Японца (Япончика) – одесского бандита Михаила Винницкого, который позиционировал себя как «защитник угнетенных трудящихся», Робин Гуд местного розлива. Сведения о Японце противоречивы. Личность это была неординарная, этот налетчик обладал потрясающим даром организатора и искусством «толкать» демагогические речи – не говоря уже о бесшабашности и жестокости настоящего бандита. Он прекрасно сочетал самую кровавую уголовщину с революционной фразой, сотрудничал с большевиками, анархистами, левыми эсерами. В конце концов Мишка возглавил специально созданный под него 54-й имени Ленина советский стрелковый полк 3-й армии, состоявший сплошь из уголовников и недоучившихся студентов. Полк бросили на штурм станции Вапнярка. Одесские бандиты сходу выбили оттуда петлюровцев, забросав их окопы гранатами. Те бежали, но на следующий день контратаковали и обратили уркаганов в бегство. Поезд, в котором Японец возвращался с поля боя в Одессу, был остановлен красными, а Мишка с рядом своих соратников – расстрелян.

Исаак Бабель переносит действие своего сборника в Одессу начала века. Но, предваряя публикацию первого рассказа «Король» (журнал «ЛЕФ», 1923 год), прямо заявляет: «Героем является знаменитый одесский бандит “Мишка Япончик”, стоявший одно время во главе еврейской самообороны и вместе с Красными войсками боровшийся с белогвардейскими армиями, впоследствии расстрелян». То есть Беня Крик имеет своим прототипом Моисея Винницкого.

Через три года в журнале «Красная новь» публикуется киноповесть писателя «Беня Крик», а в 1927 году режиссер В. Вильнер на Одесской кинофабрике снимает художественный фильм «Беня Крик». Возмущенная одесская пресса писала, что в картине пропагандируется «идеал молдаванских подонков», «кумир окраинной хулиганерии», «происходит открытое прославление уголовного хулиганства». Когда в Одессе снимался фильм, «вокруг съемки собирались толпы хулиганов, с гордостью смотрящих, в какую честь попал их недавний соратник, и сами прихорашиваются, зараженные чумною славой...». Лазарь Каганович тоже раскритиковал «Беню Крика» как «романтизацию бандитизма». Фильм сняли с проката.

Но поздно: Япончик, он же Беня, уже превратился в миф «о блатной Одессе». Позднее (1928) в комедии «Республика на колесах» Якова Мамонтова Леонид Утесов споет знаменитую песенку «С одесского кичмана», которую слегка «подправит» поэт Борис Тимофеев, довольно прозрачно намекнув на «красную эпопею» Мишки Японца:

Конечно, никакого кичмана в Вапнярке сроду не было: мелковата она для тюрьмы. К тому же многие исследователи до сих пор не могут уразуметь: как могли урканы сражаться с винтовкой и шашкой? За кого они, интересно, кровь проливали?! Ну никак одно к другому не лепится. Очень даже лепится – если вспомнить об истории Мишкиного полка… А в 1932 году Утесов записывает «Кичман» (уже «одесский») на граммофонную пластинку вместе с «Гоп со смыком» и «Лимончиками». «Вся страна пела, – рассказывал певец. – Куда бы ни приезжал, везде требовали: "Утесов, "С одесского кичмана"!». Дошло до того, что Утесов исполнил лихие куплеты даже в Кремле по просьбе Сталина!

Яркой личностью был и писатель Александр Козачинский, повестью которого «Зеленый фургон» зачитывалась вся страна. И неудивительно, поскольку и милицейский, и преступный мир автор знал не понаслышке. В 1920 году он служил инспектором угро третьего района Одессы, был осужден на три года концлагерей за должностные преступления, оправдан, восстановлен инспектором уголовного розыска первого района Балтского уезда. Затем, возмущенный взяточничеством, пьянством и беспределом «красных» милиционеров, он бросает службу и организует банду, которая совершает налеты на районные конторы, поезда и зажиточных хозяев. Атаман пользуется большим авторитетом у бандитов и местного населения – особенно среди немецких колонистов. В конце концов Александр Козачинский сдается своему другу – инспектору угро, будущему писателю Евгению Катаеву. Бандита приговаривают к высшей мере социальной защиты – расстрелу, который заменяют лишением свободы. В 1925 году Козачинского амнистируют, бывший атаман приезжает в Москву к Евгению Катаеву, работает вместе с ним репортером в газете «Гудок». А в 1938 году Козачинский выпускает повесть «Зеленый фургон», где выводит себя в образе лихого налетчика по кличке Красавчик, а автора «Двенадцати стульев» Евгения Катаева-Петрова делает прототипом сыщика Володи Патрикеева.

Особо следует выделить пьесу Льва Славина «Интервенция» (1932) о большевистском подполье Одессы в годы Гражданской войны, которая в 30-е годы с триумфальным успехом шла на сценах советских театров. Как отмечает сайт «Одесса на Гудзоне»: «…Пьеса при всем внешнем блеске, остроумии, легкости глубоко трагична. По сути, это пьеса о гибели старой Одессы... Жанр романтической трагикомедии позволил Льву Исаевичу создать очень точную по настроению и атмосфере картинку города, которого уже не было… Благодаря славинской пьесе “Интервенция” роскошный одесский говор впервые разошелся по всей России, одесский акцент одно время был моден в пижонской и приблатненной среде».

Позднее тот же Славин напишет сценарий фильма «Два бойца» (1943), где замечательный актер и певец Марк Бернес (в роли бойца Аркадия Дзюбина) исполнил «одесскую» песню «Шаланды, полные кефали», мгновенно ставшую хитом советских дворов и подворотен (эстрадным певцам долгое время петь ее не рекомендовали, считая за малым не «блатной»). И это несмотря на то, что ни создатели песни, ни ее исполнитель не имели отношения к Одессе: поэт Владимир Агатов был киевлянином, композитор Никита Богословский – ленинградцем, а сам Бернес родился в Черниговской области и с 17 лет жил в Москве.

Увы, у Ростова-папы такой мощной интеллектуальной и творческой поддержки не имелось. На какое-то время его «блатной авторитет» оказался в «маминой» тени. В уголовном мире Ростов-папа и Одесса-мама по-прежнему упоминались вместе, однако в семье равных мамаша была все-таки немного «ровнее».

И все же не следует забывать, что слава, которую создали Одессе ее талантливые сыновья, в основном была обращена в прошлое – дореволюционное и времен Гражданской войны. А, как говаривал классик, «в карете прошлого никуда не уедешь»…

Великая Отечественная война нанесла статусу криминальной Одессы очередной болезненный удар. Вся территория бывшей «черты оседлости», в том числе Одесса, оказалась в зоне фашистской оккупации. Если даже после отмены «черты» плотность еврейского населения здесь оставалась достаточно высокой, то с приходом германских национал-социалистов с их политикой подавления и уничтожения евреев положение коренным образом изменилось. Часть евреев успела эвакуироваться, многие были уничтожены оккупантами и украинскими националистами. Это ударило и по Одессе как центру этнической еврейской преступности.

Вслед за гитлеровцами в разрушение репутации «криминальной столицы» внес маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков. По крайней мере, так гласит легенда. Летом 1946 года Жуков на заседании Главного военного совета был обвинен в незаконном присвоении трофеев, раздувании своих заслуг в деле разгрома Гитлера и «бонапартизме». Георгия Константиновича сместили с должности главкома сухопутных войск и назначили командующим войсками Одесского округа. Разъяренный Жуков появился в Одессе, где в это время свирепствовал бандитизм. Маршал решил бороться с ним фронтовыми методами, и вскоре Одесса стала одним из самых спокойных городов страны.

Впрочем, многие исследователи склонны считать это не более чем мифом. Во всяком случае, официальных документов на сей счет нет. Очевидцы тоже не могут сказать ничего определенного.

Но отметать участие Жукова в борьбе с одесским бандитизмом нельзя. Ведь едва ли не половина всех вооруженных грабежей, убийств и пьяных выходок со стрельбой в первые послевоенные годы приходилась на долю молодых фронтовиков и военнослужащих. Вчерашние фронтовики чувствовали себя героями-победителями, проливавшими за страну кровь. Но они чувствовали себя обделенными благодарностью Родины. Особенно те, кто не имел семьи, образования, профессии, зато имел оружие и умел лишь убивать. Вот строки из докладной записки начальнику милиции Одессы и первому секретарю Ленинского райкома партии Одессы: «…прошу воздействовать на командиров частей, допускающих безобразие и уголовные преступления со стороны военнослужащих, так как это приняло уже массовый характер. Начальник 5 отдела милиции г. Одессы». Подобные донесения поступали из всех одесских райотделов. Понятно, что за борьбу с подобного рода криминалом отвечал именно командующий округом маршал Жуков.

По словам военного историка Николая Барбашина, методы действительно применялись жесткие: «В правоохранительные структуры пришли фронтовики. Если речь шла о задержании какой-нибудь криминальной группы, то сначала стреляли, а потом говорили: “Стой, кто идет”. Для этого не надо было никакого Жукова».

Как бы то ни было, факт остается фактом: послевоенная Одесса уже далеко не та, что довоенная. А Ростов-папа наращивает свой авторитет. Свидетельство этому можно найти хотя бы в известном автобиографическом романе «Блатной» Михаила Демина, который в послевоенные годы был вором в законе. Демин описывает появление в тюремной камере нового арестанта (действие происходит в 1947 году):

«…Разлегшись на нарах и закурив, новичок представился. По всем правилам этикета. Кличка его была Гусь. Специальность – слесарь (квартирный вор). Сидел он по указу, имел 12 лет. Погорел на ночной работе в Киеве, а родом был из Ростова.

Рыжий (теперь уже вполне дружелюбно) сказал, посасывая цигарку:

– Ростовский босяк… Что ж, город это древний, благородный. Почти как наша Одесса.

– Что значит – почти? – пожал плечами Гусь. – Смешно даже сравнивать. Ростов испокон веку называют папой. Вдумайся в это слово! Папа!

– Ну, а Одесса – мать.

– В том и дело, – пробормотал Гусь, потянулся с хрустом, поправил мешок в изголовье. – В том-то и дело… Тем она и славится.

И он, позевывая, процитировал слова старинной песни:

По поводу приведенного четверостишия: не исключено, что оно действительно появилось до революции, поскольку строка про Москву известна также в варианте «Москва хранит закон Советов».

Однако в 1960-е годы Одесса-мама переживает очередной всплеск своей криминальной славы. И связано это опять-таки с активными стараниями творческой интеллигенции. Разумеется, прежде всего вспоминается Аркадий Северный (Аркадий Дмитриевич Звездин) – пожалуй, самый популярный исполнитель блатного и «одесского» шансона в 60–70-е годы прошлого века. Правда, сам Звездин к Одессе отношения не имел, а родился в городе Иваново в один год с Владимиром Высоцким. По мнению ряда исследователей, много своих песен первоначально Аркаша Северный взял из репертуара одессита Алика Фарбера (Ошмянского) – талантливого музыканта и исполнителя. Фарбер некоторое время был музыкальным руководителем Тульского цыганского ансамбля, а затем эмигрировал за границу. Увы, Фарбер не достиг популярности, сравнимой с известностью Северного, хотя, думается, заслуживал ее.

Но Аркадию Звездину повезло больше: на его творческом пути встретился ленинградец Рудольф Израилевич Фукс – собиратель уличного фольклора, поэт, бард, обладающий прекрасными организаторскими способностями. В 1972 году Фукс пишет для Северного сценарии концертов под общим названием «Программы для Госконцерта», которые сделали Аркадия Дмитриевича настоящей шансонной звездой. Ничего подобного до той поры не было: песни чередовались рассказами, байками, анекдотами о блатном мире, «ответами на вопросы» и т.д. – Фукс оказался прекрасным сценаристом. К тому же он написал немало текстов для Северного: «Скокарь», «Семь-сорок», «Прошли года» и др.

Ни один из других блатных шансонье, исполнявших «одесские» песни, в те годы не мог сравниться с Аркадием Северным по популярности. Впрочем, обретает славу и ансамбль «Братья Жемчужные», созданный Александром Кавлелашвили и Николаем Резановым в 1974 году. Несколько концертов «братья» записали вместе с Северным, а позднее и с другими авторами-исполнителями – Алексеем Черкасовым и Евгением Абдрахмановым из Зеленограда, Александром Розенбаумом, Михаилом Гулько… В альбомах почетное место отводилось «одесским» песням. Одесский репертуар был характерен и для Константина Беляева, эмигрантских певцов Алеши Димитриевича, Бориса Рубашкина, Бориса Реброва и т.д. Свой весомый вклад в копилку «одесской пропаганды» на эстраде добавили Михаил Жванецкий, Роман Карцев, Виктор Ильченко. Их творчество было далеко от «блатной Одессы», но они способствовали возрождению живого интереса к «одесскому языку» и одесскому юмору.

Ростов-папа в этом смысле ничего противопоставить Одессе не мог. Более того: коварная «супруга» умудрилась даже умыкнуть чисто ростовскую песню:

известную также в более позднем варианте – «На Богатяновской открылася пивная». Название изменили – «На Дерибасовской открылася пивная», а текст перекроили, включив в него «одесские» и «псевдонепманские» атрибуты. Если «богатяновский» вариант исполнялся еще в 30-е годы прошлого века, то «дерибасовский» впервые обрел известность после исполнения Аликом Фарбером в конце 60-х годов. Затем Аркадий Северный исполнил «Дерибасовскую» в 1972 году, однако уже в следующем году Северный изменил Дерибасовскую на Богатяновскую! По сведениям исследователя уличных и блатных песен Дмитрия Петрова, который беседовал с Рудольфом Фуксом, это могло быть сделано по настоянию последнего. Фукс признался, что знал песню именно в ростовском варианте: в конце 50-х годов «на костях» вышла пластинка, где актриса Театра им. Пушкина Ольга Лебзак исполняла именно «Богатьяновскую». Но, даже заменив Дерибасовскую, Фукс подсунул Северному прозаический текст, где Богатьяновская была названа «одесской улицей»…

Но ростовчане охотно прощают подобные вольности. Хотя бы за другую известную песню, уже сочиненную Рудольфом Фуксом – «Вы хочете песен? Их есть у меня!» – с припевом:

Сегодня «папу» и «маму» разделила российско-украинская граница. Делить им уже нечего. Да и прежде, если честно, между одесситами и ростовчанами никогда не было споров и разногласий. Я помню свое детство и юность: при встречах с одесситами мы радостно обнимались и всегда держались вместе – как родные. Братство крепилось с юных лет и постепенно переросло из криминального в общечеловеческое.

Да, совсем упустил из виду! Со временем в знаменитой русско-еврейской семье появилось многочисленное потомство. Причем установить точное количество детишек вряд ли представляется возможным. Ну просто какие-то дети лейтенанта Шмидта: каждый город норовит прилепиться к «сладкой парочке». Например, Самара-дочка, Тамбов-сынок. Ну ладно Тамбов, там хоть тамбовские волки водятся. А Самара-то с какого перепугу? Другой вариант несколько логичнее: «Одесса-мама, Ростов-папа и Таганрог-сынок». Как мы помним, Таганрог вместе с Ростовом и Одессой находился в пределах «черты оседлости», в Екатеринославской губернии, поэтому здесь, у Лукоморья, нашло приют много евреев – и евреев замечательных! Достаточно вспомнить хотя бы Фаину Георгиевну Раневскую.

Но и этим дело не ограничивается! На незалэжной Украине обнаружился еще один сынок. Он заявил о себе грозной присказкой:

Впрочем, на Тихом Дону вместо Харькова называют Шахты. Но вот сынок это или дочка, науке пока определить не удалось…

Помимо сыновей и дочерей на близость семейной паре претендуют и другие заинтересованные лица. Так, порою можно услышать следующий вариант: «Ростов – папа, Одесса – мама, а Ереван – друг семьи». Оно и понятно: многочисленная диаспора ростовских армян не могла остаться в стороне…

Все эти процессы свидетельствуют о том, что Ростов-папа и Одесса-мама до сих пор числятся в большом авторитете. И это радует. А то ведь некоторые семьи распадаются очень быстро. Помните:

Впрочем, совсем недавно я встретил еще одно упоминание папы и мамы. Оно выходит уже на просторы СНГ и звучит очень грустно: «Ростов – папа, Одесса – мать, а Кызыл-Орда – мать твою еб…»

И что тут скажешь? Не отчаивайся, Кызыл-Орда; может, и ты найдешь себе хорошего папу…