Эдуард Михайлов

Метаморфозы

Это было в лихие 90-е, когда я с двумя приятелями колесил в стареньком, но шустром BMW по дорогам средней полосы обновленной России, решая какие-то актуальные тогда для нас проблемы. Небольшой городок, в который мы заехали на ночь глядя должен был стать для нас временным пристанищем, этаким караван-сараем, где мы могли бы отдохнуть, привести себя, потрепанных трассой, в порядок и, пополнив запасы провианта, двинуться дальше. Вдоль пригородного шоссе, чуть поодаль, горел цепочкой огней периметр запретной зоны, и, глядя в окно, я вспоминал, как лет десять назад меня завозили сюда на короткое время. Тогда, после дикой по своей дерзости массовой голодовки в одном из сибирских лагерей, нас, человек тридцать, развезли по разным областям, и на мою долю выпала вот эта самая зона, которая сейчас горела своими огнями в ночи, словно дантово пекло.

Бывалый поймет те чувства, которые переживаются на свободе при виде любого лагеря, но именно та зона, где самому когда-то приходилось бывать, действует на человека по-особенному. Зона была специфической, для наркоманов, и, поскольку я отбывал срок совсем по иным делам, туда меня привезли лишь на время и в порядке исключения. Это был не обычный лагерь, коих, несмотря на молодой возраст, я уже повидал немало, это было НЕЧТО. Странный, собранный со всех уголков страны народ жил здесь по каким-то немыслимым правилам: ни лидеров, ни понятий, ни теплоты отношений... Почти тысячеголовое стадо одиночек варилось в котле всеобщего отчуждения, полнейшего взаимного недоверия и какого-то циничного сарказма по отношению друг к другу. За короткое время моего там нахождения я ни разу не увидел элементарных дружеских отношений между этими инопланетянами, и даже обычные задушевные беседы воспринимались как нечто дикое и чуждое. Все разговоры этих людей сводились к жратве и наркотикам. Местные не сидели здесь и весь контингент был издалека, что очевидно сказывалось на отсутствии всеобщей сытости. Здесь я узнал, что такое лишенный наркотиков, свободы, да к тому же еще и вечно голодающий наркоман. Отношение администрации к этим людям было не то чтобы особенно жестким. Оно было откровенно ненавистным, я бы даже сказал – с оттенком такой устоявшейся и возведенной в крайнюю степень брезгливости. Самое страшное, что больше всего поразило меня, – это полное отсутствие воли контингента к возмущению и протесту.

Тяжело дались мне два проведенных там месяца. Единственного оставшегося в памяти человека из той зоны звали Сергей. По возрасту он годился мне в отцы и был по происхождению бакинским армянином, цеховиком-сапожником, попавшим сюда либо по недоразумению, либо по чьим-то «туманным соображениям». Он был хорошего воспитания, и, несмотря на огромное расстояние, его регулярно навещали бесчисленные родственники, что давало Сергею возможность жить обособленно и независимо. Мы быстро познакомились и подружились с этим человеком, у которого было большое (как у большинства армян) сердце. От него я узнал много интересного об истории армянского народа, о его духовности, грамоте и пережитом геноциде, и это были на редкость замечательные по своей атмосфере моменты. Администрация относилась к нему сдержанно, как, собственно, и ко всем тем немногим зэкам, включая меня, которые не были наркоманами по приговору суда. Это особенно было заметно по контрасту, и я не раз ловил себя на мысли, что общее безволие и инертность этой странной массы и породили подобное к ней отношение.

Один из ДПНК, средних лет майор, с крепкой, как у быка, статью, искренне считал понятия «наркоман» и «пидор» синонимами. Прозвище Ганс он получил за сходство с экранным персонажем фашиста, и поведение его соответствовало этому образу на все сто процентов. Наркоманов он ненавидел всем нутром и считал их чуть ли не личными врагами, называя не иначе как «наркопидоры». Подобное поведение можно было назвать типичным для всех сотрудников зоны, однако Ганс в своей «классовой» ненависти был на шаг впереди.

Однажды мы с Сергеем проходили мимо столовой и оказались невольными свидетелями такой сцены: пообедавшие зэки выходили из столовой, а на улице их встречал Ганс, заставлял распахивать телогрейки (стояли зимние морозы) и каждого неспешно обыскивал. Мальчишка, ростом в полтора метра, очевидно навсегда остановившийся в развитии еще в школе, расстегнул бушлат перед Гансом, и тот, тщательно ощупывая его, вынул из-за пояса пацана спрятанную пайку. Молодой наркоман стоял как в ступоре, боясь даже взглянуть на майора.

– Как дать бы тебе по тыкве, чтобы все маковые головки из жопы разом высыпались! – Ганс замахнулся на пацана зажатой в огромном кулачище горбушкой, отчего последний инстинктивно сократился и отпрянул в сторону.

– Марш назад, наркопедрила, пока я тебя не накормил здесь до поноса! – с этими словами Ганс бросил пайку в пацана. Тот поймал ее на лету, но как-то неловко, и хлеб выпал из дрожащих рук в снег. Быстро подняв его, молодой наркоман испуганно нырнул обратно в столовую, а Ганс уже принялся за другого. 

– Не слишком ли ты строг, начальник? – легким, полуироничным тоном сказал Сергей, обращаясь к Гансу. И по-человечески, просто и с долей укоризны, добавил:

– Он молодой ведь еще, тебе в сыновья годится, а ты так с ним...

Седая голова Сергея внушала почтение, опрятность вкупе с интеллигентной речью тоже заставляли прислушиваться к нему даже Ганса. Майор повернулся в нашу сторону и сказал:

– Если у меня такой сын будет, я на собственном шланге удавлюсь! – При этом Ганс ухватил ладонью галифе в области мошонки и демонстративно потряс ею. – Тебе это надо, армян? Иди куда шел, – добавил майор и продолжил обыск выходящих из столовой вражин.

Я молча слушал этот короткий диалог, и мне было очевидно, что разговаривать с этим вертухаем в принципе не о чем.

– Пойдем, – потянул я Сергея за рукав, и мы удалились.

Как же довели себя и свой быт эти люди до такой степени?.. Какие критерии объединили их в общем безволии?.. Эти вопросы мучили меня постоянно, и как рад был я моменту, когда меня вновь заказали на этап. И вот десять лет спустя я по воле случая оказался в этом месте, но уже по другую сторону забора.

В поселке одинокие прохожие показали нам, как проехать к единственной в округе гостинице, которая оказалась вполне приличным местом для ночлега. Двухэтажное здание было окружено высоким железным забором, с настежь открытыми воротами, а во дворе стояли несколько иномарок. Из горящего светом окна второго этажа нас разглядывало несколько человек с бильярдными киями в руках. Двери в коридор первого этажа оказались заперты, и мы поднялись наверх, очень скоро поняв, что это здание служит еще и офисом для местных авторитетов. В большом зале с бильярдным столом, баром и мягкой мебелью нас встретили человек пять крепких парней. Сдержанно поздоровавшись, мы объяснили, что путь наш лежит далеко на север и мы ищем место для ночлега и отдыха. Один из ребят, сказал нам, что гостиница расположена этажом ниже, но девушка-администратор по имени Леночка будет только утром, поскольку номера пусты. Нечасты клиенты в этой глуши. Мы уже собрались было уходить, когда самый взрослый, до этого внимательно присматривающийся к нам, сказал молодому:

– Открой номера, пусть люди отдыхают, а утром Леночка разберется с формальностями.

Весьма довольные таким оборотом, мы последовали за молодым парнем вниз по лестнице и уже вскоре разместились в приличном люксе. Мои спутники, утомленные многодневной дорогой, уснули едва коснувшись головой подушки, а я, выспавшись накануне в машине, принял душ, походил по пустынному коридору и, не найдя чем себя занять, поднялся наверх. 

Один парень, оставшийся к тому времени в зале, гонял шары, маясь от безделья, и я составил ему компанию, сыграв с ним несколько партий в «американку». Разговорившись с ним, я узнал, что Виталик (так звали парня) является другом и близко связан с местным «смотрящим» в городке, который был тогда в отъезде. Сам Виталик никогда не привлекался к уголовной ответственности, был спортсменом и недавно поступил на вечернее отделение какого-то вуза, дабы откосить от армии. Рациональный ум, скромные манеры, ненавязчивая точка зрения и сильная внутренняя самодисциплина – таков краткий портрет Виталика. Сидя в беседке под раскидистым деревом, мы неспешно общались, вдыхая прохладный воздух летней ночи, и Виталику интересны были новости происходящих в Москве событий, откуда мы и начали свое движение на север. Завязался ничего не значащий разговор двух людей, которые завтра расстанутся и уже никогда не встретятся в жизни. Мне стало интересно, чем живет сейчас лагерь, где я был когда-то, и я рассказал Виталику о происходившем там десять лет назад. Оказалось, Виталик хорошо осведомлен был о текущих событиях в зоне и сам занимался вопросами доставки туда материальной помощи в рамках общакового движения. От него я узнал, что положение в зоне с тех пор изменилось в лучшую сторону и сейчас там даже есть смотрящий, некий молодой грузин.

– Наркота только занимает много места в их жизни... А так вроде нормально живут, – говорил Виталик, и чувствовалось, что у него было свое, ненавязчивое, но явно отрицательное отношение к «отраве». Я был с ним полностью солидарен в этом вопросе, потому как вместе с демократией в страну прошло такое огромное количество наркоты, что любой здравый человек понимал это не иначе, как угрозу нации. Тем временем к офису подъехала «восьмерка», вышедший из нее парень в спортивном костюме поздоровался со мной и отозвал Виталика в сторону. Со стороны я наблюдал, как Виталик с кислым выражением лица вертел в руках небольшой сверток, потом отдал его назад приехавшему парню, сказал пару слов и вернулся ко мне. «Восьмерка» уехала.

– Вот, пожалуйста, – сказал он, грустно улыбаясь, – помяни лихо, и оно появится. От грузина-смотряги мак сухой привезли. Отправил к нарикам нашим, чтобы сварили раствор.

Виталик погрузился в свои размышления.

– Пойдем еще пару партий сыграем, – предложил я, увлекая Виталика наверх.

Минут сорок погоняли шары, и, поглядев на часы, он сказал:

– Домой пора, да и нарики, наверное, сварили уже раствор для зоны, заберу по дороге. Проколят ведь, лупи их потом, как сраных котов.

Он улыбался как ребенок, что свойственно только спортсменам. Усталость не приходила ко мне, и перспектива остаться наедине с пожилым сторожем становилась очевидной. Желая продлить время общения с Виталиком, я вызвался проводить его, и, пройдя пару кварталов, мы подошли к пятиэтажке, где жили упомянутые им наркоманы. На звонок в квартиру пятого этажа дверь открыл молодой парень лет 18–19, предварительно осмотрев нас в глазок.

– Заканчиваю уже. Минут пятнадцать осталось. Зайдешь? – спросил он Виталика. Тот, недовольно глянув на часы, кивнул мне головой, и мы вошли в темную прихожую.

– Не разувайтесь, – сказал, запирая замок, парень, по всей видимости, хозяин квартиры, и последовал на кухню. В нос ударил кислый запах уксусного ангидрида вперемешку с растворителем. На кухонном столе лежали шприцы, ватные тампоны и пузырьки всевозможной величины. Под раковиной виднелась мясорубка со следами маковой пыли, стояли бутылки с зеленой жидкостью, тазики, марлевые лохмотья и прочая наркоманская утварь. Мы с Виталиком разместились на табуретах по краям стола и молча смотрели, как хозяин квартиры колдует с эмалированным ковшиком, стоя у газовой конфорки. Он был сосредоточен и не обращал на нас никакого внимания, постоянно шмыгая носом. Его ломало как собаку, это было видно даже неспециалисту. Дверь кухни была закрыта изнутри на щеколду, и от этого дышать было еще труднее. Казалось, будто стены были насквозь пропитаны этим кислым духом. Из глубины квартиры раздался какой-то шум и ворчливые крики. Парень отложил в сторону ковшик и вышел из кухни, прикрыв за собой дверь. Резкие голоса усилились и стихли. Парень вернулся, взялся за ковш, но не прошло и минуты, как шум из комнат опять возобновился с новой силой. На этот раз хозяин никак на это не реагировал, продолжая выпаривать раствор, шмыгая носом. Шум нарастал.

– Тебя как звать-то? – спросил я парня.

– Вадик, – ответил он вяло, даже не обернувшись.

– А кто там шумит у тебя, Вадик? – продолжил я.

– Да старый там... – неопределенно сказал Вадик, явно не желая придавать этой теме какого-либо значения.

– Что за «старый»? – не унимался я.

– Батя его, бухой... – ответил за Вадика Виталик, видимо хорошо знакомый с этой обстановкой.

– А чего стучит-то? – недоумевал я.

– В туалет хочет, – сказал Вадик.

– Так ты его запер, что ли?

Мое удивление росло с каждой секундой.

– Ну да. Потерпит, – лениво отозвался Вадик, не сводя слезящихся, воспаленных глаз с ковшика.

– Выпусти его. Пусть идет в туалет, – сказал я как можно мягче, чувствуя между тем, как поднимается во мне волна возмущения.

– Да успеет! Щас выпусти его, начнет шараебиться по всей хате... – Вадик явно был убежден в пустяковости диалога.

Давление мое, как всегда, мгновенно превысило пределы нормы:

– Ты че, дебилоид?!! Я тебе сказал: ИДИ, ВЫПУСТИ ЕГО!!!

Я уставился на Вадика, как волк на дичь, и, быстро оценив тон моего настроения, он беспрекословно отложил ковшик и вышел из кухни.

– У них вся семейка такая, – сказал Виталик, покрутив пальцем у виска. Ему было немного неловко от ситуации.

Шум прекратился вновь, и Вадик, вернувшись, принялся молча заниматься тем делом, ради которого мы здесь томились. Я смотрел на него, и это был тот момент, когда хочется сказать нечто важное, понимая, однако, что все сказанное будет впустую поглощено кислой атмосферой уксусного ангидрида. Передо мной стоял типичный представитель инопланетян, инертность которых я наблюдал когда-то в местном лагере. Все оставшееся время мы просидели молча, и, когда Вадик наконец отдал Виталику запечатанный пузырек с раствором, мы, как по команде, поднялись и спешно направились к выходу. В коридоре мы миновали мужика в трусах, он держался за косяк комнатной двери и что-то бормотал. Идущий за нами следом Вадик бросил ему:

– Ну и че ты выполз? Поссал – давай, падай в люлю и дрыхни!

Мы уже открывали входную дверь, когда пьяный мужик вступил в пререкания с сыном:

– А ты мне не указывай! Я сам знаю, что мне делать! Я хозяин этой квартиры!

Дверь за нами захлопнулась, но я успел услышать последнюю фразу:

– Ты НАРКОПИДОРАМ своим указывай, что делать, а не мне!!!

Мысль острой иглой пронзила мой мозг. Ганс!.. Спускаясь по лестнице, я поинтересовался у Виталика, кто такой отец Вадима.

– Пенсионер он. Раньше в зоне работал, – сказал Виталик.