Ольга Афанасьева

Глазами заочницы

Ранним ноябрьским утром около 4-х часов поезд остановился у станции назначения - Плесецкая. Когда я вышла, я толком не знала, как мне ехать дальше. Здесь уже подморозило и выпал снег, тогда как в Москве еще было довольно тепло. Смешавшись с толпой людей, которые ожидали маршрутку до города Североонежска или торговались с водителями, в конце концов, не желая больше мерзнуть, выбираю последний вариант. Мой попутчик выходит в городе, он отсюда родом. Узнав, куда я еду, он подробно объясняет, как добраться "до этой тюрьмы". Шофер, бывший зэк, слыша наш разговор, сообщает, что "спецпоезда до Озерного сейчас не ходят" и берется доставить меня до поселка примерно к обеду, минуя Управление исполнения наказаний, в которое советовал мне зайти мой друг по переписке. Эта моя вольность с подачи водителя, похоже, потом вышла нам боком. Впрочем, не знаю... и не хочу забегать вперед. Какое, действительно, Управление в пять утра, в темноте незнакомого города, да еще и в такой холод... Выходить на улицу совсем не хочется, и я остаюсь в полуразбитом автомобиле, в котором уже набросано немало наших окурков. Не без страха проезжая через холод и снег, сквозь сплошную тайгу, в течение многих часов лишь изредка вижу серые силуэты лесопогрузчиков, едущих нам навстречу. С нарастающим ощущением путешествия в иную реальность отчаянно цепляюсь за то, что меня согревает изнутри - это ожидание и предчувствие совсем уже скорой встречи с тем человеком, к которому я сейчас еду. Многочасовой путь завершается поломкой машины. Хорошо, доедем не до Озерного, как водитель пообещал вначале, а только до первого поселка, а там он договорится с водителем школьного микроавтобуса, который повезет меня дальше. Слава Богу, он хоть как-то починил машину, и мы продолжаем путь.

Примерно в 12 дня подъезжаем к Скарлахте - поселку, который в этой округе вроде центрального. Где-то здесь находится почтовое отделение, куда я адресовала письма. Первое, что вижу, - деревянное некрашеное здание с какими-то советскими лозунгами. Как узнала позже, это школа для детей персонала колоний. Мне предстояло ждать еще несколько часов, пока не закончатся занятия у учеников, приезжающих сюда в том числе и из "моей" тюрьмы.

Колония-поселение - наиболее легкий вид наказания, связанного с лишением свободы. Здесь не ходят строем в форменных телогрейках, можно перемещаться по территории, и, к счастью, ни здесь, ни дальше нет никаких заборов. Разрешены посылки, передачи, бандероли без ограничения их количества и свидания - практически без ограничения их продолжительности. Меня всегда удивляло пожелание, неоднократно высказанное моим другом, - "закрыться" в зону. Казалось бы, в поселке должно быть лучше, тем более, ему есть с чем сравнить. Попадают в эти поселки в основном со строгого режима. И вот теперь чуть ли не первое, что слышу от своего теперешнего водителя - зэка из Озерного, обрадованного появлением нового человека с воли, да к тому же еще и из Москвы: "Здесь можно жить года два, но если больше, то деградируешь".

Всех здешних обитателей отличает какая-то придавленность, которая ощущается и выражается даже в жестах и интонациях голоса. Тяжесть, тяжесть...вместе с каким-то противным смирением и покорностью своей доле. В этой глуши, за много километров от города, на фоне серости ветхих построек, жизнь как будто останавливается, она потеряна в другом времени или другом измерении, замирая в какой-то точке минувшей эпохи. В начале нового тысячелетия на стенах недостроенной, похоже, еще в довоенные годы школы (а может, полуразобранной на дрова) читаю призывы к "пионерам": "стремиться к мечте", "учиться, еще раз учиться!". Покосившиеся деревянные конструкции чернеют на фоне белого снега. К какой "мечте" стремиться этим ребятам и чему, интересно, им здесь учиться? Вольные люди, постоянно проживающие здесь, перемешиваясь с зэками, втягиваются в тот же самый процесс. Они "сидят" здесь все вместе, среди леса, озер и болот. Разница в том, что зэки рано или поздно освобождаются, тогда как "вольные" остаются здесь, продолжая без всякого приговора отбывать свои "сроки", выращивая здесь же детей. Зэки говорят "дебилы" о местных школьниках, с малых лет употребляющих технический спирт, по слухам, привозимый с Плесецкого космодрома и называемый здесь "ракетуха". Настает время завтрака, и они выбегают на улицу, эти растрепанные полураздетые ребятишки, влезают в микроавтобус и прямо здесь начинают есть, доставая из разбросанных по полу сумок остывшие супы быстрого приготовления, жадно их поглощая грязными ложками, попутно выясняя что-то между собой по фене. "Маленькие зэки" - мелькает у меня мысль.

- На свиданку? - спрашивает меня одна девочка.

- Да...

Невольно задаю себе вопрос: "О чем думают их родители?" Что их удерживает в этой мрачной дыре (по меркам даже видавших и не такое зэков)? Неужели собственные дети настолько им безразличны, что они вместе с ними застряли в этом болоте, обрекая их на детство среди тюремного персонала и зэков, на эту полусгнившую школу, на подготовку к урокам прямо в автобусе, да и то в лучшем случае? Понятно, учителей здесь катастрофически не хватает, и потому один преподаватель может вести несколько самых разных предметов, например математику, географию и физкультуру.

При большом количестве озер (и болот) местные жители испытывают недостаток питьевой воды. Воду сюда откуда-то привозят и экономно расходуют. Толком ни поесть, ни вымыться. Сама идея водопровода воспринимается здесь как экзотика.

Когда, наконец, отправляемся в путь до Озерного, уже начинает темнеть. Но я совсем близко к цели, к которой приходится так долго идти. Через каких-то сорок минут, может быть, через час я, наконец, увижу человека, ради которого сюда ехала. Эта мысль придает сил, заставляя забывать усталость от проделанного пути, бессонной ночи в поезде и всего увиденного здесь. Вот мы выходим, и меня ведут к начальнику колонии, предварительно перетряхнув все вещи в моей сумке с целью "досмотра". Тут, от начальника, узнаю, что мой друг находится в изоляторе, после чего будет переведен в зону, поэтому нам не предоставят свидания. С садистским удовольствием "хозяин" мне сообщает:

- Зря вы не зашли в управление. Там бы вас сразу поставили в известность!

Дальше он начинает что-то долго говорить о том, что мой друг не хочет работать и много из себя мнит, считая себя "выше" кого-то. Предоставив "хозяину" возможность выговориться, наконец, останавливаю его словесный поток: "Я понимаю. Но это все ваши дела, я в них не разбираюсь. Я приехала на свидание к этому человеку, и я его хочу увидеть". Тогда он принимается за меня. Следуют долгие расспросы: чем я сама занимаюсь и кем прихожусь зэку. Опасаясь, что иначе нам точно не предоставят свидания, говорю, будто мы состояли в гражданском браке, хотя это не так.

- Ну вы ж ему только сожительница, а не жена, - с презрением молвит начальник.

- И что?..

- Когда расписываться собираетесь?

- Мы планируем по освобождении, - отвечаю вслух, а про себя думаю: "Какое твое собачье дело?"

Пока он методично "раскладывает меня по полочкам", я за ним наблюдаю и вижу его колебания. В душе я уверена, что теперь, когда за моей спиной уже многие километры пути и часы ожидания на Скарлахте, я добьюсь свидания во что бы то ни стало.

Что мне этот жалкий алкоголик, который упивается властью в своей маленькой "епархии" в лесной глуши! Сейчас я уже могу все, устраню все препятствия между мной и моим другом, которые так старательно создает здешний "хозяин". Я пробью эту "тюремную стену"... Вдруг он спрашивает:

- Что бы вы делали, если бы еще в Управлении узнали, что свидания вам не предоставят?

- Я бы все равно приехала сюда и поговорила с вами. Мне дорог этот человек, и я хочу его видеть!!!

Ура! Я победила! Стена рушится. Начальник говорит: "Хорошо. Выведем из изолятора на 15 минут...", и предоставляет нам свидание, оговаривая следующие условия: оно будет происходить в присутствии сотрудников, в "гостинице" - это помещение для приезжающих на свидания, из которого мне запрещается выходить на территорию колонии. Рано утром будет машина до станции, на ней я должна уехать. Дальше меня передают "в распоряжение" сопровождающих сотрудников и дежурного по гостинице, которые меня отводят к зданию, где мне предстоит переночевать. "Вот, - думаю, - кажется, я и попала в зэки. Правда, они-то могут здесь свободно перемещаться". Через некоторое время под конвоем привели и моего друга. И тут меня ждала радостная весть: не знаю, по доброте ли начальника или по инициативе охранников, нам увеличили продолжительность свидания до 40 минут, и оно проходило наедине. Все же мы так и не поговорили толком. Хотя тогда очень радовало уже то, что мы встретились. Когда его увели, ко мне пришли зэки, пообещали устроить нам второе свидание, в изоляторе. К несчастью, об этом узнал дежурный по гостинице, тоже зэк, и без лишнего шума его предотвратил, отослав этих ребят, когда они пришли за мной.

Мне оставалось лишь наблюдать из окна за происходящим в колонии. Я видела вечернюю проверку перед отбоем, на которую пошел и дежурный. Честно признаться, было искушение потихоньку выбраться, пусть даже через окно (это, кажется, был первый этаж), и пройти к изолятору; но я поняла, что сама, тем более после отбоя, когда и спросить не у кого, никакой изолятор все равно не найду. Больше я ничего не могла сделать. Почти всю ночь я проговорила с дежурным, который, надо отдать ему должное, меня не только накормил, но и угостил чифиром, пробуждающим жажду деятельности (действительно, у меня тогда вновь появилось желание вылезти из окна и искать изолятор).

Только под утро я отправилась спать, а часа через два меня разбудили. Машина уже приехала. "Давай скорее, ты меня подводишь", - торопил дежурный. На улице еще темно. Вновь холод, озноб, и вдобавок ощущение собственного бессилия и разочарования от в общем-то не сбывшейся мечты. Я уезжаю не по своей воле, и сейчас от меня уже ничего не зависит. Стена вырастает вновь, и с течением времени нас будет вновь разделять все большее и большее расстояние.

Зэки передают мне письма на волю, просят их отправить в городе, и еще раз подтверждают, что была бы возможность второго свидания, если бы не дежурный. Они замечают, что я "до сих пор в каком-то непонятном ступоре" - это действительно так. Машина с фантастическими "лестницами" в виде стальной цепи и привязанными к ней веревками, по которым я как-то поднимаюсь... Дорога обратно, до спецвокзала. Вот мы садимся в темный поезд, плацкартный вагон без электрического освещения, с обтрепанными полками, на которые ложатся пассажиры; отовсюду торчат их сапоги. Я занимаю боковое место, сажусь и смотрю в окно. Отъезжаем. В полной темноте появляется кондуктор с маленьким фонариком - женщина, продающая билеты. Покупаю билет и через некоторое время проваливаюсь в сон, меня будят уже в городе. Выхожу и осматриваюсь. И вдруг у меня появляется желание поскорее уехать...скорее, скорее бежать отсюда, подальше от этих мест, где так живут люди... Спрашиваю у кого-то из прохожих: "Как пройти?.." Нахожу остановку маршруток, идущих в Плесецк... Остается совсем немного - купить билет на поезд обратно, пообедать в привокзальном кафе, и вот я уже возвращаюсь домой, в Москву...

Действительно, мне и сейчас кажется, что путь обратно я проделала раза в два быстрее, чем туда, хотя расстояние одно и то же. На вторую поездку в зону меня уже не хватило.

Спустя несколько лет, мысленно возвращаясь к тому опыту всего лишь краткого соприкосновения с тюремной жизнью, причем, вероятно, не с худшей ее стороной, вспоминаю и пережитый тогда шок.

Восприятие тюрьмы человеком с воли, возможно, близко к тому, что испытывает заключенный, впервые оказавшийся в неволе, когда все происходящее вокруг воспринимается намного острее, пока не становится привычным, бытом, тем, что в целях самосохранения уже перестаешь замечать, относясь к этому как к чему-то само собой разумеющемуся. Тюрьма, наверное, не забывается никогда. Только какую же шкуру нужно себе "отрастить", чтобы выносить все это постоянно, в этом жить или даже постоянно сталкиваться с чем-то похожим? Теперь, участвуя в Интернет-проекте "Все о жизни в тюрьме", читаю в форуме сообщения жен и девушек заключенных и порой удивляюсь, даже немного завидую их терпению, любви и вере...