Игорь Яковенко

"Народ живет не реальностью, а мифами"

И. Яковенко - историк, культуролог.

Текст подготовлен на основании интервью, которое И. Яковенко дал редакции журнала в октябре 2006 г.

Тема пришлых людей - чужаков - становится в нашей стране все более и более взрывоопасной. И боюсь, что эта тема в самой своей природе не осмыслена. Мы просто крутимся в кругу собственных стереотипов.

Разумеется, мы имеем дело с сознательно проводимой политикой, и власть рассматривает эту ситуацию как своего рода демпфер, как наличие показательного врага. И играет с этим.

Далее, ситуация построена таким образом, что нижний уровень носителей власти - милиционеры в метро и на улице - заинтересован в том, чтобы такая политика продолжалась. Чем дольше люди, приехавшие без документов, будут людьми второго сорта - тем дольше можно будет их "стричь".

Но сама проблема глубже и комплекснее. Всего пятнадцать лет назад распался Советский Союз, и население России - население метрополии этой бывшей империи - до сих пор переживает стресс от ее распада. Вспомним, в 1992-1995-м не было слышно разговоров о "черножопых". Не до того людям было, надо было выживать в катастрофически изменившемся мире. А теперь возникло ощущение, что ситуация выправляется. И возникла потребность реванша. Уже по телевидению нам говорят, что России Богом положено быть сверхдержавой. А раз так, надо ущучить Грузию, и чуткие к изменениям настроений телекомментаторы бьются перед камерой в припадках эпилепсии из любви к родине...

 

В СССР все были братья, но русский, конечно же, был старшим братом. Если в Москву и приезжали какие-то инородцы, то ровно в той пропорции, в какой решал ЦК КПСС. Со сломом советских институтов эти механизмы тоже поломались, и в России стало происходить то, что происходит в любой поздней империи - вавилонизация центра. Это нормальный процесс, это историческая плата за империю. Но ее народ платить не желает.

Кроме того, последние четыре века русский народ все время численно рос, и для него не было проблемы memento mori. Специалисты по национальным и этническим проблемам знают, что у небольших народов есть иррациональный страх растворения - нас немного, нас ассимилируют, мы можем исчезнуть... У меня есть ощущение, что за последние пятнадцать лет этот тип сознания пришел в Россию.

Последние триста лет русские приезжали и оседали в разных местах - например, в Средней Азии или на Дальнем Востоке, который сейчас считается, естественно, русским. Не к нам приезжали чужие - к "ним" ехали мы. А сегодня этот вектор исторического развития сломался: мы никуда не едем (а если мы едем, то "с концами" - едем в Америку и становимся американцами). А вот "они" приезжают к нам... Этот слом вектора воспринимается в высшей степени болезненно. И иррационально.

Это и есть та основа, над которой надстраиваются всякие политические игры.

 

Известно, что традиционные империи - а Советский Союз был именно такой империей - существуют до тех пор, пока в этих империях не актуализируется национальный принцип. Российская империя вбирала в себя элиту Грузии, Армении, других завоеванных и присоединенных стран. Имперская элита формировалась не по национальному, а по сословному признаку. Империя кончается нацией. Как ни странно это звучит, но сегодняшний кошмар - это кровавый, печальный симптом рождения в России национального самосознания. Русские люди понимают: то, что рассыпалось - рассыпалось навсегда, и ничего уже не возродится. Русские перестали быть старшим братом. Для русских - не для всех, разумеется, а для тех, кто бейсбольными битами разбирается с таджикскими девочками, - для таких русских мир резко изменился...

Сейчас об этом забыли, но в довоенную эпоху часто повторялись ленинские слова о том, что Российская империя была тюрьмой народов. Так оно и было. Давайте скажем вслух, что, например, антисемитизм был присущ населению России, Украины и Белоруссии. Ксенофобские инстинкты всегда жили в народе. Не надо интеллигентского поклонения народу, надо называть вещи своими именами. Эти настроения, эти идеи существовали постоянно. И сегодня они актуализуются.

На всякую крупную историческую перемену архаическое сознание реагирует ростом ксенофобии в силу самых разных обстоятельств. Скажем, народы докоммерческие, дорыночные сплошь и рядом переживают такую эволюцию. Торговать и занимать торговую нишу к ним приезжают носители торговой культуры, инородцы. Греки по всему миру торгуют, арабы торгуют. Это вполне традиционно. Но если для мусульманина торговля - нормальное и естественное занятие (пророк Мухаммад был племянником купца), то в России, которая складывалась на дальней окраине Ойкумены, торговля была занятием маргинальным, дополнительным, и отношение к ней всегда было негативным. А советская эпоха именно такое отношение воспроизводила. Общественное мнение считало торговлю делом низким и морально нечистоплотным.

Сегодня массовый обыватель твердо знает, что все рынки заняты азербайджанцами и еще кем-то (насколько это мифология, а насколько реальность - другой разговор).У них, условно говоря, "бумер", а я хожу пешком или "жигуль" свой доматываю. Эти процессы сознания первичны по отношению ко всему, что сейчас является предметом разных спекуляций.

Разумеется, власть предпочтет, чтобы люди видели в инородцах своего врага, представляясь при этом на Западе единственным настоящим европейцем, единственным, кто сможет совладать с разбушевавшимся быдлом. Но мне думается, что эти соображения уже вторичны. Базовыми являются очень сложные процессы, идущие в традиционном низовом сознании...

 

Народ живет мифологическим сознанием. Мифологическое сознание понимает дело так, что если крестьянин вырастил урожай, то пусть сам везет урожай этот на рынок и продает. А перекупщик - сука, он наживается на чужом труде. Вспомним советскую мифологию - настанет коммунизм, и мы уйдем от рынка, от обмена и товара...

Даже молодые балбесы, которые размахивают битами и ничего советского не помнят - даже в них, некоторым образом, живет это прошлое. Культурная память - вещь инерционная, передается в семье из поколения в поколение, и устойчивые стереотипы все время воспроизводится. А чужой, иной рядом с тобой - это конкретный враг. Иной легко идентифицируется: не так говорит по-русски, не то выражение лица. Его легко объявить врагом, во-первых, потому что он другой, а во-вторых, всегда есть подозрение, что он живет лучше меня. Этого достаточно. Евреи, по большей части, из России уехали, и возникла дискомфортная ситуация: постоянный и привычный враг самоликвидировался. И манихейская ненависть быстро переключается на следующего чужого, на сегодня это "черножопые"...

 

Русский народ в силу своей имперской традиции лишен этнической солидарности. Никто так не грызется, как русская эмиграция. Мы ничего не знаем об устойчивых русских землячествах, и это вполне в русле сценария, который заложен в нашей культуре. По этому сценарию русский народ должен всех растворять в себе, а не самозамыкаться. Когда же русские сталкиваются с народами, у которых есть этническая солидарность (способность замыкаться, жить среди своих, помогать своим), это вызывает иррациональное неприятие. Русский крестьянский мир был заряжен на гомогенность. Крестьянский мир всегда боролся с возвышением кулака, с подъемом кого-то крепкого... Слава Богу, об этом много написано.

И потому узбека, например, который приехал в Россию, построил крепкий дом, привез родню, ждет абсолютно традиционное неприятие. Эти инстинкты крестьянской массы, которая сформировалась еще в допотопные времена, пережила капитализм и не хочет его принимать, ведь капитализм - это расслоение на богатых и бедных, на адаптированных и неадаптивных.

Еще Чаянов указывал на то, что русский крестьянин минимизирует свои потребности и производит ровно столько, сколько необходимо для простого выживания. Только необходимость платить подати заставляла крестьянина выращивать больше пшеницы, чтобы продать ее и заплатить. Крестьянина на рынок выталкивало государство, сам он не шел - он не дорос до рынка.

Кроме того, народ живет не реальностью, а мифами. Например, он твердо убежден, что подмосковный крестьянин не везет в Москву картошку только потому, что "азеры" понаехали. И так было всегда. Ведь простой человек не понимает, что такое государство, не понимает механизмов, по которым оно живет. В пятидесятые годы XIX века, незадолго до отмены крепостного права, правительство проводило политику заселения Крыма и поощряло переселенцев, при этом, конечно же, власть имела в виду лично свободных людей. Так вот, пошел слух: на Перекопе в золотом шатре сидит царь, и всем едущим в Крым дает вольную. А в 30-е годы того же XIX века ходил слух, что дочка нашего императора выходит замуж за сына персидского шаха и на радостях будет сожжено две губернии...

Рациональное мышление очень трудно пробивается в сознание людей. Дисциплина мышления - далеконе русская добродетель. В России людей, которые умеют спорить (не смешивать оценку и познание, выделять предмет спора, слышать аргументы своего оппонента и т. д.), можно пересчитать на пальцах... А в момент конфликта - как у пьяного, всякая логика уходит, остаются одни эмоции.

Я убежден, что обсуждаемая нами проблема будет решена только тогда, когда Россия (российская ментальность) всерьез примет итоги 1991-1992 года. Когда российское общество поймет произошедшие перемены как необратимые. Как мы видим, процесс принятия реальности идет очень болезненно.

 

Большое беспокойство вызывает то, что политики, которые играют на недовольстве и инстинктивных рефлексах народа, могут заиграться и перестать контролировать ситуацию. Есть своя логика в разворачивании ксенофобского возмущения и его активизации. После Кондопоги становится все более очевидно, что власть не вполне в состоянии контролировать ситуацию. Ей придется идти на конфликт с достаточно широкими массами, а значит, терять популистские очки...

Безусловно, есть наверху люди, которые умеют мыслить, видеть на два хода вперед, и они ясно понимают, что нельзя позволять охлосу выходить на улицу. Политики хорошо помнят одну максиму: монополия на легитимное насилие принадлежит государству. В тот момент, когда власть позволяет нелегитимному насилию выходить на улицу, а тем более делегирует право на насилие каким бы то ни было группам, сообществам, негосударственным структурам, государство входит в пике, которое кончается катастрофой.

Умные царские чиновники, которые жестко подавляли еврейские погромы, вполне могли быть ярыми антисемитами, но они отчетливопонимали, что государство существует до тех пор, пока быдло сидит по подвалам и не выходит на улицу с хоругвями и с палками, чтобы бить кого-то. Эти игры с огнем для государства всегда кончаются плохо.

Придя к власти, Гитлер уничтожил Рема и его отряды. Большевики, которые шли к власти с лозунгом "Грабь награбленное!", победив в гражданской войне, первым делом перебили ту низовую бандитскую и анархическую стихию, с помощью которой утверждались у власти. Они понимали то, о чем я сейчас говорю. А если кому-то разрешают погромить выставку в Сахаровском центре, это признак очень глубокого кризиса власти - кризиса стратегического.

 

Когда читаешь, как милиционеры или другие чиновники поощряют фашистов, сразу вспоминается (при всей тривиальности этой ассоциации) Веймарская Германия. Фашизоидный национализм - это реакция традиционного сознания на распад империи.

Фашизм легитимирует частную собственность, поэтому в историческом смысле он следует за коммунизмом. Темное российское сознание в ХХ веке шло в коммунистической парадигме - оно не принимало частной собственности. Но постепенно низовой уровень сознания ассимилировал идею собственности, и теперь он подбирает ближайшую для себя идеологию - фашизм.

В нашем обществе не происходит необходимых изменений глубинных структур культуры. Приватная жизнь не онтологизирована. Частная жизнь - ради детей, семьи, ради уюта и естественных радостей жизни - представляется дикой и бессмысленной, не сочетается с устойчивой ментальностью. Нужны какие-то внешние мотивации - строительство коммунизма, строительство империи (что, в сущности, одно и то же). Но главное - осознавать себя "старшим братом", чтобы нам кланялись...

 

К сожалению, и Европа находится в глубоком кризисе. Возникает ощущение, что там утрачивается воля к самовоспроизводству. Налицо, например, кризис политкорректности. Европа либо выстоит и тогда пересмотрит многие принципы, либо просто исчезнет. Это - тема специального и большого разговора. Надеюсь, что Европа найдет в себе силы что-то пересмотреть, а что-то откорректировать. Мы видим, что законы по мигрантам и беженцам все время усложняются - попасть в Европу все сложнее и сложнее. Похоже на то, что Запад в известном смысле замыкается. С другой стороны, есть проблема рождаемости, и в Европе, и в России. И совсем замкнуться -- значит пойти на самоуничтожение. Надо искать выход.

Есть формальная точка зрения: если ты родился, например, во Франции, то ты француз. Но есть, видимо, и культурологическое понимание: француз тот, кто принял для себя ценности Франции, кто природнился к этим ценностям, кто считает их для себя обязательными. Эта сущностная характеристика важнее, чем формальная. И я думаю, что разговор пойдет именно об этом, когда будут определяться права и обязанности, которые берет на себя человек, приезжающий в ту или иную страну. А вообще говоря, механизм ассимиляции - это универсальный механизм, он работал тысячелетия. Традиционная общность подталкивает поселившегося рядом с ней инородца к принятию своих норм, своего языка, своих обычаев.

Уже в XIX веке возникли такие институты, как государственная школа, где учат всех на языке страны, система массовых коммуникаций, регулярная армия... Возникли специальные институты, которые вписывают, в том числе и мигрантов, в общую культуру (по крайней мере, на некотором минимальном уровне). Кроме того, мигранты, приезжая в чужую страну, делают для себя выбор: они готовы к той или иной адаптации, иначе люди просто не едут.

С нынешней российской миграцией возникают проблемы совсем иного толка. Кто-то из приезжих наверняка рад был бы вписаться в здешнюю культуру и местные обычаи. Но они вынуждены приезжать нелегально... И слишком многие заинтересованы в том, чтобы они не адаптировались, оставались бесправными, потому что это дает возможность получать сверхприбыли... В конечном итоге трудовую миграцию "крышуют" государственные органы - милиция и остальные правоприменяющие структуры.

 

Общество вступает в кризис в тот момент, когда деструктивные тенденции в нем превышают тенденции конструктивные.

Известен разговор, который происходил в 1915 году между одним из царских министров и предпринимателем. Предприниматель говорит: "Три тысячи, и никто ни о чем не узнает". Министр: "Шесть тысяч, и рассказывай, кому хочешь". Этот диалог разошелся по всему Петербургу и вошел в исторические анналы. А уже в Крыму при Врангеле, когда составлялись планы эвакуации, чтобы попасть на корабль, платили не по три тысячи, а бриллиантами по много карат. То есть взятки выросли многократно.

Когда в обществе существует уверенность, что государство устойчиво, в чиновнике сидит некий страх Божий (хотя свой карман они никогда не забывают). Когда же перспективы в государстве сомнительны, чиновник связывает свои личные перспективы не с государством, а со своим собственным достоянием. У него есть возможность хапнуть сегодня, а как это скажется на обществе послезавтра - не имеет значения, потому что деньги уже на Кайманах, дочка учится в Лондоне, недвижимость в Испании...

Это и есть проявление кризиса. Если бы во власти были люди со стратегическим видением, то проводилась бы совсем другая политика. Как ни странно, последним стратегически мыслящим политиком в России был Сталин. А дальше уровень государственного мышления становится все ниже, цели ставятся все более тактические - до сиюминутных. В хрущевской программе построения коммунизма через двадцать лет был замах на двадцатилетие, правда, осуществить этот замах было нельзя (хотя Хрущев, наверное, думал иначе). Но как бы то ни было, мышление с тех пор становится все более и более тактическим. И это не признак деградации властителей, это выражение кризиса всего общества.

 

Общество разбалансировано, и каждый следующий шаг приводит ко все большему дисбалансу. Есть ощущение, что в нашем обществе сломались механизмы самосборки, самоинтегрирования, самовоспроизводства. Оно в известном смысле идет вразнос. И проблема чужаков - проблема мигрантов - это всего лишь один аспект, один срез процесса...

Сегодняшнее российское общество стратегически неконкурентоспособно и неадекватно современной эпохе. Похоже на то, что без сильных потрясений оно существенно изменить свои характеристики не сможет.

Мир меняется - с XVI века раскручивается спираль перемен, и вопрос не в том, изменится ли конкретное общество, а в том, изменится ли оно достаточно за отпущенное время. Сегодня Россия совсем не та, что в 1991 году. Произошли гигантские изменения - и негативные, и позитивные. Но главный вопрос в том, достаточно ли этих изменений. Мой ответ - недостаточно. И времени у нас остается мало.

Мы живем в эпоху переформатирования земного шара. Распад СССР был просто первым щелчком, который разрушил Потсдамскую систему, и запустился процесс больших перемен. Какой в результате этих перемен окажется Россия - можно только гадать. Подозреваю, что это будет страна с другой географией, и вообще - очень другая.