Александр Верховский

Перспективы радикального русского национализма в сегодняшней России

А. Верховский -- директор Информационно-аналитического центра "СОВА"

Есть ли предмет разговора?

Национализм как течение, основанное на идее активного конструирования нации, будь то гражданской или этнической, потенциально успешен в двух случаях -- когда он сопряжен с идеями обновления общества, как это было с модернизующим национализмом, например во время Французской революции, или используется для конституирования государства, что можно было еще недавно наблюдать во многих постсоциалистических странах.

Ни той, ни другой перспективы у русского национализма сегодня нет. Современный русский национализм во всех своих версиях является антимодернизационным по содержанию, и в этом смысле стране не нужен и стратегической перспективы не имеет [Гудков Лев, Дубин Борис. Своеобразие русского национализма // Pro et Contra. 2005. N 2. С. 6--24.]. Россия как государство уже вполне конституировано, какие бы то ни было сомнения в этом отпали еще во второй половине 90-х годов (и тогда мы наблюдали упадок русского национализма, каким он сформировался на рубеже 80-х и 90-х, в период кризиса и распада СССР).

Но отсутствие стратегической перспективы для движения не означает, что нет никакой перспективы вообще. Более того, если национализм не обладает содержанием, пригодным для строительства будущего страны, то и прочие наличные идейные течения не обладают подобным потенциалом. А поскольку какое-то будущее все-таки неизбежно, значит, и современный национализм вполне может сыграть в нем заметную роль. Но, возможно, субъект этого национализма будет выглядеть не так, как мы привыкли в 90-е годы.

Предварительные итоги

Если перебирать разные ветви и течения националистического движения [Последующие рассуждения основаны на мониторинге, который ведет Центр "СОВА" и результаты которого можно видеть в разделе "Национализм и ксенофобия" нашего сайта: http://xeno.sova-center.ru], то неизбежно упираешься или в заведомую бесперспективность для широкой публики идей и лозунгов (например, у неонацистов, православных монархистов или у последователей А. Дугина), или в тупиковый способ построения организации (как у ЛДПР или остатков РНЕ), или просто в явную исчерпанность мобилизационного потенциала (КПРФ в своей националистической ипостаси).

Стоит вспомнить, что с самого начала 90-х годов наиболее перспективные -- в смысле мобилизации -- поиски велись в направлении национал-популизма. В сущности, именно это обозначал крайне неточный термин "красно-коричневые". С тех пор основные "красно-коричневые" проекты провалились как таковые, потеряв или влияние, или свою синтетическую суть: НБП, КПРФ, "Родина".

В случае КПРФ, как и в случае НБП, возможно, сказывается также и то, что лозунги умеренного национализма перехватила власть, а значит, они утратили мобилизующий смысл для КПРФ и стали неприемлемы по этой причине для НБП [Соколов Михаил. Национал-большевистская партия: идеологическая эволюция и политический стиль // Русский национализм: идеология и настроение. М.: Центр "СОВА", 2006. С. 139--164.].

Следовательно, националистическое движение зашло в тупик, даже если некоторые его ветви демонстрируют хорошую динамику (самую хорошую демонстрирует неонацизм, но вряд ли на этом основании можно говорить о грядущем успехе настоящей неонацистской партии).

Но необходимо отметить и явные достижения национализма. Скинхедское движение создало огромный человеческий потенциал, более активный, чем многотысячная масса "ветеранов РНЕ", хотя и о ней не следует забывать. Обсуждение "национальной темы" в массмедиа и социологические опросы показали, что у национализма много неорганизованных, но явных сторонников. Этот потенциал осознается самими участниками движения, в том числе и скинами: интеллектуальный уровень в скин-движении заметно повысился, хотя бы в связи с увеличением среднего возраста участников (тот факт, что они из движения реже уходят с возрастом -- это тоже показатель каких-то внутренних перемен).

С другой стороны, массовая этноксенофобия не может не порождать политический национализм, тем более что речь идет о большинстве населения, порядка 52----55%. Примерно с 1999--2000 года, судя по данным Левада-центра (и ранее ВЦИОМа), сформировалось устойчивое этноксенофобное большинство (подъем ксенофобных эмоций всерьез начался во время косовского кризиса и с началом новой чеченской войны) [Гудков Лев. "Россия для русских": ксенофобия и антимигрантские настроения в России // Нужны ли иммигранты российскому обществу? М.: Фонд "Либеральная миссия", 2006. С. 31-78.]. Не менее важно, что не только социологи, но и вся мало-мальски рефлексирующая часть общества осознала уже, что речь идет не только и не столько о каких-то маргинальных "русских фашистах", а о качественном сдвиге общественного сознания. Эта рефлексия вполне отражается в СМИ и становится доступна также и нерефлексирующему большинству. Чего пока нет ни в мнении большинства, ни в мнении какого бы то ни было значительного меньшинства -- так это представления о том, какое политическое воплощение может найти сформировавшееся этноксенофобное большинство. Но, несомненно, уже возникает и все чаще проявляется всеобщее убеждение в том, что какое-то воплощение должно быть найдено и оно будет найдено.

Новый национал-популизм

"Красно-коричневые" политические смеси были техническим приемом для эксплуатации перспективного феномена национал-популизма. Хотя все проекты 90-х потерпели в этом смысле крах, нынешнее десятилетие влило в национал-популизм новую кровь.

Сперва это произошло в сугубо партстроительном, организационном смысле -- удачное конструирование блока "Родина" позволило разыграть тему национал-популизма гораздо эффективнее, чем это делала к тому времени КПРФ. Но, заметим, блоку "Родина" ни в какой момент его недолгого существования не удавалось достичь хотя бы той степени цельности, какой давно достигла КПРФ.

Вероятно, идеологически сконструироватть национал-популизм, буквально сочленяя элементы социал-популизма и этноксенофобии, что долго удавалось КПРФ, а затем принесло начальный успех "Родине", -- все же не самый эффективный способ. Цельная и понятная людям идеологическая основа все равно никак не складывается, зато в таких организациях неизбежно возникают идеологические и прочие конфликты (активно подогреваемые политтехнологами Кремля). С другой стороны, а так ли нужна для создания эффективного политического движения цельная идеология? Например, у "партии власти", да и у самой власти ее нет, но это совершенно не мешает ни им, ни избирателям.

Зато мы видим, какой успех сопутствует тоже гибридной, но основанной именно на этноксенофобии, идее "мигрантофобии". Примеры рогозинской "Родины" и особенно Движения против нелегальной иммиграции (ДПНИ) показывают, как быстро набирается общественная популярность именно на идее борьбы с "мигрантами", тем более "нелегальными". То, что "мигранты" -- это проблема, практически никем не оспаривается. Затем она интерпретируется в соответствии с общепринятыми в современной России этноцентристскими представлениями. И в результате "мигрантофобия" имеет широчайшую поддержку в самых широких слоях общества, включая чиновничество, правоохранительные органы и массмедиа. Благодаря этому консенсусу и вербальной сдержанности "борцов с миграцией", обычно избегающих грубых расистских высказываний, аргументация этих "борцов", да и они сами стали уже вполне привычной частью того дискурса, который навязывают гражданам основные массмедиа.

При этом никакой собственной идеологической активности в ДПНИ нет: оно в идеологах просто не нуждается. "Мигрантофобия" -- это не только удачный эвфемизм для расизма, смазывающий разницу между "нежелательными иностранцами" и не менее "нежелательными" соотечественниками. Это еще и естественный сплав -- а не сконструированный идеологами союз! -- этноксенофобии и социальной ксенофобии к "приезжим", хорошо известной еще с советских времен. Этот сплав стал столь естественным благодаря двум факторам: тому, что поддержка этноксенофобных представлений в российском обществе стабилизировалась на уровне выше 50%, и тому, что выросла культурная дистанция между местными жителями и новыми иммигрантами в сравнении с серединой 90-х (среди иммигрантов и даже среди переселенцев с Северного Кавказа теперь почти нет этнически русских и все меньше тех, кто хорошо знает русский язык и учился в унифицированной советской школе).

"Мигрантофобия" очевидным образом связана с чеченскими войнами, а также -- через акты террора -- с исламофобией. В этом смысле можно говорить, что "мигрантофобские" представления в России становятся все более "современными", похожими на сегодняшние западноевропейские ксенофобии. И это постоянное подчеркиваемое -- и преувеличиваемое в СМИ -- представление об "актуальности" националистических идей заметно легитимизирует "мигрантофобию" как эмоцию, а вслед за ней и современный русский национализм, почти полностью центрированный теперь именно на этой теме.

 

ДПНИ после распада "Родины" стало практически монополистом на поле национал-популизма в форме "мигрантофобии". События в Кондопоге невероятно увеличили популярность движения: впервые погромная агитация принесла чистый успех (чеченцы уехали из города и не вернулись), и этот успех был широко разрекламирован в СМИ.

Что мешает ДПНИ попробовать стать лидирующей силой? Отсутствие собственной организации.

Но это -- сознательный выбор лидера ДПНИ Александра Белова (Поткина). Прагматически этот выбор совершенно верен: в почти уже сложившемся мягком авторитарном режиме именно отсутствие организационной структуры и демонстрация отсутствия политических претензий в узком смысле слова (как претензий на долю власти) защищают движение от давления властей (хотя и не всегда), что, в частности, проявилось во вполне соразмерной реакции на "Русский марш -- 2006".

В сегодняшней России невозможно стать формальным и открытым лидером хоть сколько-то структурированного движения и избежать столкновения с властью. ДПНИ не пытается идти на этот риск -- и многократно расширяет поле поддержки за счет тех, кто опасается конфликтовать с властью или не считает это правильным.

Кроме того, отсутствие организации защищает и от проблемы раскола, казавшейся неизбывной в русском национализме. Многие более статусные или более "старые" лидеры националистов прямо поддержали нынешний "Русский марш", который ассоциируется именно с ДПНИ. Эта небольшая группа становится символом крайне неформального, но широкого движения. Маневры Дмитрия Рогозина, возродившего Конгресс русских общин при участии А. Белова и Н. Курьяновича (основного покровителя неонаци в Думе, исключенного из ЛДПР), показывают, что Рогозин пытается перехватить инициативу и методику у Белова. А если учитывать несомненную, пусть даже и ограниченную, подконтрольность Рогозина каким-то силам в Кремле (вспомним его "добровольную" отставку с поста лидера "Родины"), то можно предположить и возрастающий интерес части правящего круга к сегодняшнему национал-популизму.

ДПНИ удалось найти верный подход, который позволяет сфокусировать на себе действительно массовые настроения, присущие практически всем социальным группам и в массах, и в элитах, и избежать при этом ненужного идеологического конструирования.

 

Надо также учитывать, что при этом реальной базой ДПНИ являются наци-скинхеды. Соответственно, и самый радикальный национализм уже более не маргинален в полном смысле этого слова, хотя открытая неонацистская манифестация по-прежнему несколько рискованна.

Мощный рост скинхедского насилия (десятки убитых и сотни раненных и искалеченных в расистских нападениях ежегодно -- таковы показатели по меньшей мере с 2003 года [Подробнее об этом см.: Кожевникова Галина. Радикальный национализм и противодействие ему в 2004 году; в первой половине 2005 года // Цена ненависти. Национализм в России и противодействие расистским преступлениям. М.: Центр "СОВА", 2005. С. 11--74; Она же. Радикальный национализм в России и противодействие ему в 2005 и первой половине 2006 // Русский национализм: идеология и настроение. М.: Центр "СОВА", 2006. С. 8--93.]) -- это не только проблема общества, но и изменение сути движения. От чисто пропагандистского оно сдвигается в сторону "прямого действия". Конечно, о террористическом движении еще рано говорить, но несколько известных эпизодов показывают, что политический террор национал-радикалов вышел из области фантазий.

Пристального внимания заслуживают также казаки, показавшие в 2005 году в Новороссийске, в селе Ремонтном (Ростовская область), в Яндыках (Астраханская область), что боевая мобилизация по образцу ранних 90-х возвращается. Кстати, радикальные казаки теперь связаны и со столичными ультра: Славянским союзом, Народной национальной партией и т. д.

Боевой подготовкой скины и казаки занимаются так долго, что уже чему-то, наверное, научились. И эта подготовка часто избыточна по отношению к их практическим надобностям -- уличным нападениям. Не стоит говорить о прямой подготовке к гражданской войне (как это было когда-то в случае РНЕ), но мечта о некотором моменте, когда власть пошатнется и пора будет "выступить", явно не умерла.

Таким образом, и большинство граждан, и государственная власть мирятся с тем, что формируется очень широкая, хотя и совершенно неформальная, "вертикальная коалиция" -- от некоторых представителей правящих кругов -- через множество журналистов, экспертов, бизнесменов и активистов -- до организованных боевых формирований. Успешное и относительно бесконфликтное формирование такой неформальной коалиции возможно, повторюсь, потому, что основания коалиции разделяет весьма широкий круг людей, а сама коалиция не направлена против власти и даже не делает попыток институциализации.

"Новая двухпартийность"

Говоря о будущем этой коалиции, я перехожу в область гипотез. В частности, я исхожу из довольно широко распространенного мнения, что российский политический класс глубоко несамостоятелен, он лишь повторяет идеи за массой; он не ведущий, а ведомый. То есть можно предположить, что политики повторяют с отставанием в пару лет настроения большинства граждан (отставание нужно для того, чтобы заметить изменение и убедиться в его устойчивости).

И действительно, устойчивое этноксенофобное большинство сформировалось около 2000 года -- и в 2003-м ксенофобия широко использовалась на выборах (в исполнении ЛДПР) и способствовала триумфу "Родины" в декабре. Поскольку это большинство оказалось действительно устойчивым [В последние два года можно говорить об определенном снижении этноксенофобных настроений, но принципиально это пока не меняет ситуацию. См. последние данные опросов Левада-центра // Сайт Левада-центра. 2006. 25 августа (http://levada.ru/press/2006082500.html)], "националистический сдвиг" в настроениях политического класса тоже оказывается постоянным. Более того, необходимость конкурировать за внимание нового большинства приводит к тому, что сдвиг постепенно увеличивается. Если рассматривать этот сдвиг на уровне персональных политических эволюций, то, скорее всего, надо говорить о постепенном забвении взятых на себя ограничений в риторике, понимавшихся или хотя бы принимавшихся ранее как моральные нормы.

Конкурентов у темы этнорелигиозной ксенофобии практически нет. Оппозиция Кремлю любого рода настолько слаба, что противостояние между ними не вызывает живого интереса. Никакие общественные кампании, инициируемые сверху, особого внимания тоже не привлекают. Социальные протесты -- вечная тема, но они явно не превращаются в движущую силу какого бы то ни было общественного движения (стоит вспомнить крайне разрозненные и быстро угасшие протесты против "монетизации льгот"). Сказывается, вероятно, разочарование, наступившее после антиолигархической кампании. Социальный популизм в чистом виде не имеет активных агентов, помимо слабеющей КПРФ и очень слабых пока иных левых течений. Но -- еще важнее -- он не является реально дискуссионной темой, так как ему мало кто противостоит в плане риторики, а государство, используя нефтедоллары, охотно ему потакает. Поэтому социал-популистское большинство, конечно, существует, но оно не является актуальным большинством в обществе.

А вот этноксенофобное большинство таковым является и уже начинает структурировать общественное пространство.

С одной стороны, ему противостоит антинационалистическое меньшинство. Антинационализм в России довольно слаб. Есть вроде бы открещивающаяся от национализма КПРФ, но она все равно остается умеренно-националистической партией. Есть демократические партии и организации, но они очень слабы даже вместе взятые и воспринимаются большинством не как значительный субъект, а как объект для травли "оранжевых". Они, к тому же, бывают не чужды национализму. Кризис неприятия национализма в демократической среде проявился в массовом сотрудничестве демократов с "Родиной" в 2005 году и даже позже. После "русского марша" 4 ноября 2006 года дискуссия о степени приемлемости национализма в "демократическом лагере" показывает, что эта приемлемость не так уж мала.

С другой стороны, есть фактор сдерживания радикальных националистов со стороны власти. Власть, какая бы они ни была, тем более авторитарная, не может не сдерживать радикалов, какие бы они ни были. На стороне власти также и значительная (трудно сказать, какая, но, вероятно, большая) часть этноксенофобного большинства, также не приемлющая радикализма.

Но власть при этом явно является этнонационалистической, пусть и в умеренных формах. Раньше об этом можно было судить лишь по косвенным признакам, но антигрузинская внутриполитическая кампания, санкционированная на высшем уровне и имеющая открыто расистский характер, показала, что имперский национализм имеет не только скрытую, "встроенную" (проявляющуюся, например, в систематических и совершенно безнаказанных дискриминационных практиках), но и открытую, принципиальную этнонационалистическую компоненту.

Конечно, авторитарная власть всегда сильна, но общественное давление она не может полностью игнорировать. А настоящее давление на власть оказывают не слабеющие либералы или коммунисты, а радикальные националисты. Они оказывают давление не оппозиционностью, в которой замечена лишь часть из них, а постепенным, но хорошо видимым завоеванием внимания большинства граждан. Возникают две -- совершенно неформальные -- доминирующие "партии": умеренный национализм власти и более радикальный национализм национал-популистского движения.

Суть этой "новой двухпартийности" была хорошо проиллюстрирована созданием и использованием праздника 4 ноября -- "Дня народного единства". "Единство" предлагалось праздновать в честь изгнания поляков из Москвы в 1612 году, тем самым праздник действительно демонстрировал некоторое надэтническое единство, но сразу приобрел несколько клерикальные и отчетливо антизападные черты, поскольку приурочен к православному церковному празднику в честь того же события. Войны с католической Речью Посполитой в российской исторической мифологии -- один из главных столпов антизападной идентичности России (наряду с легендарным Ледовым побоищем). И конечно, именно этот праздник немедленно облюбовали радикальные националисты для проведения своих маршей.

Конечно, в авторитарной системе речь не идет о настоящей двухпартийности. Власть не заинтересована в ее оформлении, так как умеренные на этапе подъема любого движения всегда рискуют проиграть радикалам. Электоральный успех "Родины" в декабре 2003 года сменился успехами маргиналов типа Владимира Квачкова и Владимира Попова в декабре 2005-го (прославившийся покушением на Чубайса Квачков набрал почти 29% голосов, а никому не известный ультранационалистический активист Попов -- 4%, что впечатляет, если вдуматься, не меньше).

В ближайшей перспективе можно ожидать укрепления идеологических и организационных позиций и радикальных, и умеренных националистов. И для превращения скрытой "двухпартийности" в открытую, возможно, хватит лишь некоторой встряски, например, той, которая может произойти в процессе реструктурирования власти в 2008 году. В случае же более серьезной дестабилизации (а ее тоже нельзя исключать, так как эффективность "вертикали власти" вызывает определенные сомнения) возникают и другие вопросы, например: как проявится рост боевого потенциала националистов?

В любом случае, пока нет оснований считать, что "новую двухпартийность" сменит в обозримом будущем что-то другое, столь же существенно влияющее на социально-политическую динамику. Разве что при установлении открытой диктатуры узкой группы -- тогда сплочение и мобилизация могут быть достигнуты по линии "поддержка-противостояние власти", что совершенно не работает в России сейчас. В иной ситуации можно предполагать, что соотношение сил националистов умеренных (провластных) и радикальных (независимых или относительно независимых) будет, пусть даже медленно, меняться в сторону последних.