Алексей Мокроусов

О проявлении и примирении границ

Недавний рекламный ролик одной из политических партий, призывавшей "очистить Москву от грязи", вызвал настоящий скандал, хотя формально был невинен. Группа работяг хотела подмести столичные улицы. Подтекст был ясен: выметать надо все то, что не свое, что мешает превратить город в "Москву для москвичей".

Но кто такой москвич сегодня? Что за приметы объединяют всех живущих в этом мегаполисе в единое целое? Или, наоборот, что разъединяет их непримиримыми границами, заставляя с подозрением коситься в сторону приезжих соседей, женщин в черных платках и плохо выбритых мужчин, всем своим поведением демонстрирующих принадлежность к другой культуре и другим привычкам?

Проблема национальной идентичности давно уже перестала быть проблемой головной, теоретической. Поиски ответа на нее порой столь конкретны, столь физически ощущаемы, что ценно становится любое взвешенное высказывание. Тем более высказывание профессиональных социологов и этнографов.

Этот ставший уже хрестоматийным сборник [Этнические группы и социальные границы: Социальная организация культурных различий: Сборник статей / Под ред. Ф.═Барта; пер. с англ. И. Пильщикова. М.: Новое издательство, 2006. 200 с.] был составлен на основе материалов международной конференции, проходившей в далеком в 1967 году в университете норвежского Бергена. Несмотря на такую удаленность во времени, книга по-прежнему читается с интересом и сегодня. Тем более в нашей стране, где социальные границы для этнических групп чем дальше, тем больше напоминают границы эпохи войны, причем давно уже не только "холодной".

Подобная актуальность может показаться даже удивительной. Ведь на рубеже 50-60-х годов скандинавские ученые изучали жизнь далеких народов - африканских (статья Карла Эрика Кнутссона "Дихотомизация и интеграция: некоторые аспекты межэтнических отношений в южной Эфиопии"), американских (Хеннинг Зивертс описывает "Этническую стабильность и динамику границ в южной Мексике"), азиатских (статьи Фредрика Барта "Пуштунская идентичность и поддержание ее сохранности" и Карла Г. Ициковица "Соседи в Лаосе"). Конкретным исследованиям предпослано обширное "Введение" составителя. Барт сформулировал здесь важнейшие положения для той области социальной антропологии, что изучает устойчивость этнических групп. Многие его положения с каждым годом становятся все актуальнее для глобализируемого и потому втройне чувствительного с точки зрения национальной самоидентификации мира.

В этом процессе взаимопроникновения, сращения культур практически нет уникальных вещей. Когда Зивертс описывает жизнь индейцев, продающих свою продукцию в мексиканском городе Сан-Кристобаль-де-Лас-Касас, в памяти всплывает множество заметок в российских газетах о буднях производителя сельхозпродукции и ее продавцах, в большинстве своем обладающих, говоря языком националистической прессы, "неславянской наружностью". Да и без заметок - каждый из нас сталкивается на рынках с представителями кавказских и азиатских республик, и вряд ли нелепые попытки власти ввести сегодня процентный контроль за национальным составом продавцов уменьшат этот опыт.

"Большое значение в системе обмена товарами, - пишет Зивертс, - имеет "атахадора" (перехватчица) - испаноязычная женщина, зарабатывающая на жизнь тем, что ожидает на окраинах города индейцев, покупает у них товар и затем перепродает его на рынке или в своем магазине.

На первый взгляд, в существовании таких посредников нет особого экономического смысла, поскольку индейцы в любом случае направляются на рынок и, как правило, проводят весь день в городе. Однако торговля в розницу занимает больше времени, чем может потратить индеец, приехавший издалека".

Зивертс отмечает: "то, как атахадора обращается со своими поставщиками-индейцами, является примером высокомерно-властного отношения к индейцам, характерного для ладино [Так в Латинской Америке называют метисов испано-индейского происхождения]. Предполагается, что индеец - это наивный простачок, не умеющий торговаться: мнение, которое приобретает статус "самоисполняющегося пророчества". Индейцу гораздо труднее иметь дело с ладино на любом уровне коммерческих отношений, кроме самого элементарного. Это способствует развитию практики унизительного обращения с индейцами..."

Ситуация, прямо-таки слово в слово повторяющая ситуацию с российскими фермерами и колхозниками, сдающими на въезде в Москве свои продукты посредникам. Если бы не национальные отношения, вторгающиеся в выглядящий неизбежным производственный процесс, то, кажется, ничего особенного бы в них и не было. В конце концов, журналисты, написав текст или сняв фильм, продают его - в России чаще всего по дешевке - редакции, а не печатают или передают его в эфир сами. То есть тоже оказываются своего рода заложниками системы посредников, без которых, как выясняется, не существует ни самая примитивная, ни наиболее высокоразвитая экономика.

Но именно появление национальной составляющей в торгово-закупочных отношениях и приводит к появлению напряженности, вырастающей порой до кровавых конфликтов.

Причем азербайджанцы и узбеки на российских рынках - далеко не первый случай в мировой истории, когда нация оказывается в массовом сознании связана с тем или иным видом бизнеса. Наиболее ярким примером здесь служит история банковского дела в Европе в Средние века, в эпоху Возрождения и последующие столетия, увязываемая с еврейским народом (недавно переведенный на русский "качественный" исторический детектив Дэвида Лисса "Заговор бумаг", выглядящий скорее как полноценный, хотя и увлекательный научный справочник по историям ценных бумаг в начале XVIII века, прекрасно передает эту атмосферу двусмысленных отношений между высокомерным английским обществом и "пришлыми" финансистами).

Развитие банковского бизнеса показывает, что рано или поздно ситуация с "чужеродной экономикой" (само)регулируется до состояния, которое в конечном счете устраивает всех. Вопрос лишь в том, как долго длится этот процесс (само)регуляции, насколько при этом ему важно быть "само", а насколько управляемым извне. А главное - какие-то подсознательные глубины конфликта существуют и столетия спустя. Антисемитизм в Старом Свете остается по-прежнему распространенным явлением, о чем говорят и недавние события во Франции. В Париже, после футбольного матча французского и израильского клубов, местные болельщики с криками "Франция - для французов!" пытались напасть на своего же компатриота только потому, что он - еврей.

То, что большинство границ национального расположилось не снаружи, а внутри, кажется очевидным. Интересно, какие усилия порой затрачиваются на то, чтобы эти границы преодолеть и достичь иного социального статуса. "Когда этническая идентичность становится социальным стигматом?", - задается вопросом уже в названии своей работы Харальд Эйдхейм, изучавший отношения между норвежским населением и саамами, к которым в Норвегии принято было относиться высокомерно. "Люди из фьордовой общины, - пишет Эйдхейм, - считают "необходимым", а следовательно, "правильным" говорить с детьми по-норвежски. "У них не будет таких трудностей, какие были у нас", - заявляют они. Взаимодействие между горсткой покупателей и продавцом в местном магазине тоже принадлежит к публичной сфере. Даже если при этом не присутствует ни один норвежец (продавец - местный саам), люди считают это достаточным, чтобы определить ситуацию как публичную. Инициатором выступает сам продавец, резко отвечающий по-норвежски, если кому-то случится задать вопрос по-саамски".

Похожие ситуации можно наблюдать и в сегодняшней Москве или Подмосковье - два таджика или узбека разговаривают друг с другом по-русски, с сильным акцентом, неправильно строя фразы, но подчеркнуто не на родном языке. Первое впечатление едва ли не комическое - все равно что двум русским приехать в Англию и там говорить между собой на английском. Хотя в целом русские за границей часто как бы стесняются себя самих и своей национальности. В Германии, где русскоязычных сейчас уже не один миллион, мне не раз приходилось наблюдать, как семейные пары или подростки говорят друг с другом в магазинах или на улицах таким тихим шепотом, что поначалу даже недоумеваешь: не послышалась ли родная речь? Но со второй фразы становится ясно, что у говорящих это, видимо, цель такая - замаскироваться и не выдать своей языковой принадлежности.

Эйдхейм пишет о желании саамов приблизиться к норвежским стандартам жизни и удалиться тем самым от того насмешливо-пренебрежительного отношения к ним, которым страдают многие в Норвегии (в каком-то смысле это можно уподобить русским анекдотам о чукчах). Интересно, что наши северные народы - исхожу из личных наблюдений начала 80-х, - долгое время сохраняли свою бытовую автономность. И даже живя уже в отдельных квартирах, как и приезжие "с материка", в большинстве своем украинцы и русские (я посещал такие квартиры "аборигенов" в камчатском поселке Тымлат около Оссоры), они сохраняли здесь привычки жизни в классической яранге, что особенно было заметно благодаря обонятельным рецепторам.

Еще более далекими друг от друга оказывались в начале 80-х приезжие русские и коренное население на Чукотке. Если ительмены, эвенки и коряки на Камчатке стали частью новой реальности, то чукчи продолжали сохранять замкнутый образ жизни, не вступая практически ни в какие контакты с приезжими. В начале 80-х в поселке Рыркайпий вблизи Мыса Шмидта на Чукотке я наблюдал две практически не соприкасавшихся друг с другом группы советских граждан: одни жили здесь всегда, другие приехали по так называемому "северному набору"; видимо, никто не мог решить, кто с кем должен был ассимилироваться, да и надо ли к этому стремиться? Еще сложнее ситуация выглядит сегодня, когда Москва превращается в многонациональный и мультикультурный город, сродни американским или немецким городам, но никакой осознанной мультикультурной политики предложить ни иммигрантам, ни коренному населению не может (хотя опыт той же Германии, где мультикультурализм давно стал важной частью и общефедеральной, и муниципальной политики, мог бы пригодиться многим и во многом). Отсюда и тот рост бытового национализма, которым пропитывается буквально вся повседневность московской жизни. Даже в моем доме старшая по подъезду при упоминании иных соседей впадает в интеллектуальную кому: "Ну что вы! Они же из Дагестана! А я в молодости работала с дагестанцами!!!" И что? - Так другие же люди!

В исследовании о пуштунах Фредрик Барт ставит важнейшие вопросы, связанные с характеристиками этнической идентичности, с тем, при каких условиях они сохраняются, а при каких меняются. "Если условия таковы, - спрашивает ученый, - если целый ряд людей определенной статусной категории, как в случае с пуштунами, утрачивает свои характеристики и начинает вести образ жизни, не соответствующий образу жизни пуштунов, - что происходит тогда? Перестают ли они быть пуштунами с точки зрения окружающих людей, или же эти характеристики перестают ассоциироваться с пуштунской идентичностью?"

Это тем более важно в свете пуштунской поговорки, комментируемой Бартом: "Пуштун - это тот, кто поступает по-пуштунски, а не [просто] говорит по-пуштунски"; делать что-либо "по-пуштунски" означает в этом контексте жить в соответствии со строгим кодом, требованиям которого некоторые люди, говорящие на пушту, могут не соответствовать".

То есть и ожидания от человека, блестяще говорящего по-русски, концентрируются не на его языке, но на манере поведения, системе ценностей, которые у него должны быть общими с той социальной группой, что призвана принять/не принять его в свои ряды.

Ситуации со сменой либо сохранением идентичности столь многочисленны, что они порождают в итоге довольно сложную и в чем-то неустойчивую картину мира. Многое в ней зависит от системы координат, точки отсчета, избираемой тем, чья идентичность (не)вынужденно подвергается трансформации. Важным здесь, утверждает Барт во "Введении", ставшим своего рода теоретическим обоснованием всего сборника, является то, "каких результатов сумеют добиться другие, те, с кем индивид взаимодействует и с кем себя сравнивает, а также то, какие альтернативные идентичности и системы стандартов ему доступны".

Настоящей проблемой сегодня стала, конечно же, агрессия по отношению к "пришлым" идентичностям, нежелание, а зачастую и просто неумение сосуществовать рядом с "другим", не воспринимая "чужое" как враждебное, а "чужого" как скрытого врага.

Поневоле жалеешь, что, в отличие от Европы, в России нет общественной организации, способной напечатать миллионы стикеров и обклеить ими все дома и заборы: "Все люди - иностранцы". Такая акция прошла в конце 90-х в той же Германии, в момент подъема там национализма. Конечно, стикеры не повлияли на волну расовой нетерпимости, но хотя бы предложили - тем, кто способен, - задуматься об иной оптике в этом мире.