Алексей Солнышков

Как я защищал молодых матросов...

А. Солнышков - психолог, офицер запаса.

Девять лет из своей службы я занимался защитой "молодых" матросов от "годков" и "примкнувших к ним" офицеров. Я был политработником, и не очень обременительные обязанности по организации политической работы с личным составом оставляли много времени для противодействия тому, что называют "дедовщиной". Может быть, мои ошибки, удачи, взгляды и находки окажутся полезными для других?

Было это в конце сентября 1982 года. Я, лейтенант, отслуживший уже целый год на корабле и гордый тем, что сделал почти невероятное - остановил и "заблокировал" годковщину (то же, что и сухопутная дедовщина), и назначенный с повышением в политотдел бригады кораблей, ехал в порт Находка с первым заданием начальника политотдела - проверить документацию комсомольской организации одного нашего корабля, стоявшего там в ремонте. Заодно мне было рекомендовано "изучить обстановку и морально-психологическое состояние личного состава". Именно эту рекомендацию я и считал своим "настоящим" заданием - ведь что-что, а выявлять и пресекать годковщину за год предыдущей службы я научился. "Вот, распознаю всех главных организаторов, соберу офицеров корабля, назову фамилии злодеев, расскажу, как их надо перевоспитывать, помогу на первых порах, а дальше сами справятся" - думалось мне в дороге.

И вот первая встреча с командиром корабля. В каюте - легкий аромат перегара, у командира - демонстративное неудовольствие, опасливый взгляд и осторожные, прощупывающие вопросы. Для начала договорились о том, что перед отъездом я расскажу ему всё, что узнаю о годковщине на корабле. Что ж, я так и хотел - неплохое начало. Вышел на построение экипажа: беглого взгляда достаточно, чтобы отличить: кто здесь изможденные рабы, а кто - наглые, самодовольные хозяева кубриков.

Устраиваюсь в каюте секретаря комсомольской организации - он такой же, как и я, профессиональный политработник, лейтенант, летом выпустился из училища, два месяца служит на корабле. Знакомство, недолгие общие воспоминания об училище, и я перехожу к "раскапыванию" ситуации с годковщиной. Комсомольский секретарь заверяет меня, что во взаимоотношениях матросов полный порядок, а "стукачей" и "слабаков" он презирает и по-человечески одобряет тех, кто за это их бьет. (Били не их и не за это, а всех "молодых" ради корысти и садистического удовольствия, но секретарю было удобнее видеть ситуацию так.) С некоторым удивлением обнаруживаю, что он совершенно искренен, но наивно верю, что смогу объяснить ему преступность годковщины и правомерность обращения жертв насилия и эксплуатации за защитой и помощью к офицерам.

"Я - начальник, ты - дурак; ты - начальник, я - дурак": в той ситуации начальником был я, и он без дальнейших возражений согласился с моими рассуждениями о гуманизме и справедливости. Я был доволен результатом беседы, тогда мне и в голову не приходило, сколь существенно формула про дурака и начальника может влиять на ответы подчиненного. От разговоров перешел к делу. Вместе с секретарем мы собрали в каюте человек пятнадцать из тех, кто прослужил менее полугода, и я им рассказал о главном содержании годковщины - о материальной и психологической эксплуатации духовно ущербными людьми своих менее наглых и хитрых сослуживцев; о скрытом назначении насилия и унижения - оно утоляет "голод" на уважение и признание; о способах приведения "молодых" в состояние покорности; о способах разобщения "молодых"; о муках выбора оболваниваемого и эксплуатируемого "молодого" между привычными ему по гражданской жизни нравственными нормами и навязываемыми ему нормами "годковской" морали.

Такие лекции, но в более подробном изложении, я проводил на своем первом месте службы с "молодыми" матросами. И через некоторое время несколько человек из них поверили в поддержку офицеров и организовали "движение ненасильственного неповиновения" неуставным требованиям "годков". Лидером его стал Коля Мамчин - детдомовец из Комсомольска-на-Амуре, недобравший человеческого тепла, но сохранивший удивительный свет добра и справедливости в своей душе. Помощниками ему были Сережа Небольсин и матрос Ибрагимов, азербайджанец. А я лишь обеспечивал им организационную поддержку как представитель официальной власти да давал советы, как поступить в той или иной ситуации противостояния. Несколько раз "годки" организовывались, чтобы ночью поодиночке избить неповинующихся "карасей", но участники движения неповиновения узнавали об этом и организовывали самозащиту. Лишь однажды "годки" решились их "проучить", но все у них сорвалось.

Об этом я тоже рассказал своим слушателям. Не всем мой разговор пришелся по душе. Но я уже знал, что ломать годковщину можно только с добровольцами, и когда кто-то вспоминал о "неотложных делах", охотно его отпускал. Вспомнил о неотложных делах и секретарь комсомольской организации. Уклонение матроса от такого разговора я тогда уже правильно понимал как нежелание участвовать в каком-либо противодействии эксплуатации и насилию, а вот то, что офицер, призванный наводить уставной порядок, не хочет бороться с годковщиной, - это мне в голову как-то не приходило. Ведь на моем первом месте службы командир и старпом полностью поддержали борьбу с годковщиной, а согласия остальных офицеров мне особо и не требовалось - достаточно того, что одни нормально делали то, что входило в их обязанности, а другие ничего не делали, значит, и не мешали мне.

В общем, ко времени отбоя осталось человек пять слушателей. Лекция закончилась, и я стал расспрашивать их об организаторах и активных участниках годковщины. Дело в том, что старослужащие очень неодинаково относятся к годковщине. Одни стараются как можно меньше эксплуатировать, "гонять", бить и унижать "молодых", но, повинуясь заведенным правилам, опасаясь выглядеть несогласными, вносят в годковщину и "свою каплю меда". Другие более или менее успешно "договариваются" со своей совестью, больше или меньше соучаствуют в насилии и эксплуатации. Третьи с наслаждением предаются эксплуатации, насилию, унижению личности подвластных им людей. Есть и четвертые, которые отличаются тем, что сами "грязными делами" рук стараются не марать, но всегда в нужное время отправляют своих менее изощренных в манипулировании людьми агентов применять насилие и "наводить порядок".

Так вот, если третьи и, особенно, четвертые будут знать, что находятся "под колпаком" официальной власти и именно они будут наказаны при любом проявлении годковщины в подразделении, то годковщина может "замереть" на неопределенно долгий срок. Эти безжалостные к другим люди настолько любят себя, что очень боятся отвечать по закону за творимые или организуемые ими тайные преступления. Одни из них сами не применят силу, другие будут еще и заботиться о том, чтобы их "шестерки" строго соблюдали устав. Но если офицер, взявший в "заложники" организаторов и "главных двигателей" годковщины, ослабит контроль за обстановкой в подразделении или покажет, что поверил в дезинформацию, это немедленно узнают организаторы годковщины, и она возродится. А уж дезинформация, дискредитация честных информаторов, сильнейшее моральное давление на них гарантированы. Поэтому тайное ("агентурное") информирование о дедовщине - способ, рано или поздно дающий сбой.

Но вернемся к нашей истории. Оставшихся матросов я спросил об организаторах и "двигателях" годковщины. Пообещал, что офицеры корабля, которым я намереваюсь помочь в преодолении годковщины, не выдадут "годкам" имен тех, кто раскроет фамилии этих людей. Слушатели не столько мне верят, сколько хотят верить, робко проскакивают первые имена. Останавливаю беседу - "лед тронулся", да и время уже позднее.

На следующий день встречаюсь с этими ребятами уже поодиночке. Кто-то более откровенен, кто-то меньше - видно, что ребята боятся репрессий. А один матрос рассказывает все в подробностях. К вечеру "досье" на "годков" переполнено. Веря в чистоту офицеров, рассказываю о ситуации с годковщиной сначала секретарю комсомольской организации. Он очень внимательно слушает меня, записывает фамилии, факты. Обещает принять самые решительные меры.

Затем встречаюсь с командиром, рассказываю все и ему. Тоже обещает принять меры, правда, заодно просит не докладывать ничего начальнику политотдела - своими силами, мол, справимся. Тут я в душе усомнился, поскольку за эти два дня успел увидеть, как он, будучи не вполне трезвым, хорошенько "въехал" матросу за совершенное им мелкое нарушение. Но... пообещал, что докладывать не буду, с условием, что он примет меры к нарушителям.

Я сделал много грубейших ошибок. Поверил, что секретарь комсомольской организации против годковщины. Поверил в то, что офицеры до меня "ничего не знали" о годковщине, что это я им "раскрыл глаза" - тщеславие первого успеха. Я поверил, что командир, хоть и "бьет морду" матросам, но сам - противник насилия. А здесь не все было так просто!

Я наивно думал, что мордобой офицеров - от бессилия заставить матроса делать то, что положено, и не понимал, что офицеры бьют матросов и по другим причинам, нередко полностью уподобляясь "годкам".

А еще я пообещал "не докладывать", то есть разделил с командиром ответственность за попустительство преступникам. И - "попал в вилку": сочту нужным доложить - окажусь "стукачом" и предателем человека, которому дал честное слово, смолчу - предам тех безвинных и безмолвных жертв насилия, которым пообещал помочь. Этим согласием я поставил себя под организационный удар - ведь я должен солгать начальнику, который отправил меня разбираться в обстановке. Ах, как быстро желание быть хорошим для всех, приводит к потере доброго имени.

Уезжать мне надо было на следующее утро. Возвращаюсь после разговора с командиром в каюту комсомольского секретаря. А там - заседание комитета комсомола корабля. Сидят активисты - добрая половина из них "годки", и я знаю, что всё, что услышат их уши и увидят глаза, будет немедленно рассказано в кубриках. Стоят перед ними мои информаторы, а бравый лейтенант по блокнотику зачитывает им все, что я ему рассказал и спрашивает: "Было такое или не было?!" И если отвечают: "Было", то: "Почему сразу не доложили, где ваша комсомольская совесть, какие вы после этого комсомольцы!" А если, смекнувши куда ветер подул, отвечают: "Не было", то: "Какие же вы комсомольцы, если клевещете на своих товарищей!"

Я оказался в самом дурацком из всех дурацких положений. Единственное, что мне удалось тогда сделать - свернуть заседание, прекратить продолжение "комсомольского расследования". Матросы разошлись, но, хоть я и высказал секретарю, что думал о его мероприятии, утраченного не воротишь. Матросы, которые могли бы что-то сделать для приостановки годковщины, получили урок: "сор из избы выносить - себе дороже".

У этой истории много продолжений. Из тех "молодых", кого допрашивал комитет ВЛКСМ, один был определенно вычислен как информатор - он стал "вечно молодым", изгоем на корабле. Годки запретили матросам с ним разговаривать, он до самого увольнения в запас был на правах "карася". Но его никто больше не тронул даже пальцем, впрочем, это слабое утешение. Остальные допрошенные попали под подозрение и приложили много стараний, чтобы вернуть себе "доверие" "годков".

Я вернулся в политотдел и, встреченный моим наставником, добрым товарищем и просто хорошим человеком Володей Феофановым, стал подробно отвечать на его вопросы. Во время разговора в наш большой кабинет заглянул какой-то незнакомый еще мне штабной офицер и затерялся где-то в уголочке. Меня очень волновало: как поступить с данным командиру корабля обещанием не разглашать ситуацию с годковщиной - очень мне хотелось и разгласить, и честь соблюсти. Володя выразительно посмотрел на меня, но ничего не сказал, а офицер очень скоро вышел. Немедленно Володя начал меня ругать - оказывается, офицер был не простым офицером, а работником особого отдела. А через пару минут меня вызвал к себе начальник политотдела, и я ему рассказал о годковщине, умолчав только о пьянстве и рукоприкладстве командира. Но, увы, благодеяния доносчика не вознаграждаются - командир этого корабля публично заявил, что не пустит меня больше даже на трап и руки мне не подаст. Впрочем, сказано это было не в моем присутствии, на корабль я ходил, когда это было надо, и за руку с ним здоровался. Но удовольствия от этих действий никогда не испытывал.

Годковщина на этом корабле тянулась долго, и многие офицеры "воспитывали" матросов зуботычинами. И у них внешнего порядка в подразделении было больше. Эти офицеры считались более перспективными. Прошел год с небольшим. Корабль заканчивал заводской ремонт и готовился к возвращению на базу. А мой первый корабль, который к тому времени пять лет отстоял в заводе и на ремонт которого не выделялись средства, решили наконец отправить на слом. Стали понемногу распределять экипаж по другим кораблям. К этому времени Коля Мамчин освоил несколько смежных специальностей, стал старшиной команды машинистов-трюмных - работа у них грязная, тяжелая. Он стал настоящим наставником молодежи, обучавшим по принципу "делай как я", брал на себя самую трудную работу. Подчиненные на него, что называется, молились. Как одного из лучших специалистов его перевели на тот самый корабль, который ускоренно заканчивал ремонт. 23 ноября 1983 года шла подготовка корабля к сдаче первой курсовой задачи - это проверка организации службы, документации - период нервный, особенно для офицеров. Старпом был в отпуске, командира срочно вызвали в штаб соединения, руководить остался врио старшего помощника командира, амбициозный, "перспективный" старший лейтенант. Не разобравшись в причинах каких-то упущений, он обвинил Николая, обхамил его и "всего разок дал в морду". Выйдя от офицера, Коля спустился в отсек резервного дизель-генератора и повесился. Служить ему оставалось полгода. Вот так, почувствовал было себя Личностью, заработал уважение начальников, отвык от унижений, поверил, что можно жить по справедливости, но сменил не по своей воле командира... А служба тем временем продолжалась.

В начале июня 1984 года к нам в соединение поступило человек двести новобранцев, не принявших присягу, не прошедших "курс молодого бойца". Из них сформировали временную учебную роту, а меня назначили в ней замполитом. Времени на учебу было достаточно, и я насытил занятия психологической подготовкой. Я не только раскрывал перед курсантами содержание отношений годковщины, но стал систематически разыгрывать ситуации, которые возникают у "молодого" тогда, когда происходит его "запрягание" в казарменное рабство. В этом "запрягании" больше психологического манипулирования, чем насилия, ведь годкам нужно, чтобы "молодой" не вышел из подчинения, чтобы он сам (!) согласился на свою рабскую роль, а потом терпел, но не отступал от "слова чести".

Дав такое слово, "молодой" будет понимать обращение к офицеру за помощью не как защиту своих прав, а как "предательство своего старшего товарища" и собственную "трусость, подлость и слабость". Если "молодой" примет обязательство "не стучать", принуждать его к рабскому услужению будут два человека: тот, кто по воле "годка" будет "пасти" его и контролировать его поведение, и сам молодой, который не хочет быть доносчиком и предателем. Чтобы "молодой" принял на себя обязательства перед "годком", он не должен видеть в акте принятия обязательств каких-либо будущих угроз. Поэтому до выдачи "молодым" такого обещания насилие к нему стараются особо не применять - в мышеловке должен лежать сыр, а ловчая яма должна выглядеть как обычный участок дороги - все для того, чтобы "молодой" не испугался сделать "нужный" шаг.

Мы уделяли много времени психологическим тренировкам, я пытался учить ребят уклоняться от взятия на себя "рабских" обязательств перед "годками", рассказывал, как их будут "дрессировать", как будут пытаться ломать их волю, как на их глазах будут унижать и бить их товарищей - чтобы они, уже запуганные, смолчали ("лишь бы меня не трогали") и - предали их, оставив без товарищеской защиты. Я рассказывал им, как их будут разобщать и натравливать друг на друга. А еще я рассказывал, что можно сделать, чтобы не позволить превратить себя в раба, чтобы самому не превратиться в "биологический полуавтомат" (последнее выражение принадлежит Константину Анахову - офицеру, поэту, моему доброму товарищу в 1987-1988 годах). Мы разыгрывали ситуации и тренировались не уступать "годку".

Прошло больше месяца, распределились они на корабли. Несколько человек попали на тот самый корабль... Несколько раз я случайно встречался с ними на корабле - улыбаются, говорят свободно, лица без маски тупого изнеможения, столь свойственного замученным "молодым", форма на них - чистенькая. Я не "раскапывал обстановку" на этом корабле - "прививка" с комитетом комсомола (да и с командиром тоже) немного "подломила меня" (на других кораблях у меня такого страха "лезть в глубину взаимоотношений в кубрике" не возникало). Я не думаю, что их не эксплуатировали совсем, но выглядели они все-таки значительно лучше, чем те "молодые", кто не прошел подобную подготовку. Точно могу сказать, издевались над ними меньше. Думаю, что они не поддались манипулированию тогда, когда их ласково зазывали "подписать договор с дьяволом", и немного позже они тоже не "сломались". В конце сентября я убыл к новому месту службы...

Что такое дедовщина и из чего она состоит

См.: Солнышков А.Ю. Тип отношения к "значимому другому" как ключ к пониманию внутриличностных причин дедовщины // Социологические исследования. 2004. N 6. С. 51-58; Солнышков А.Ю. Дедовщина как социально-психологический феномен // Социология. 2004. N 2. С. 122-129.

Дедовщину организуют люди с особым складом характера, они нуждаются в ней потому, что без личной власти над бесправными, зависимыми они не могут удовлетворить нормальные человеческие потребности в самоуважении, в осознании себя значимым, состоятельным человеком. Им свойственны такие признаки:

- отсутствие сочувствия к страданиям другого человека, пользовательское отношение к людям;

- завышенные притязания на социальное признание, уважение, любовь, принятие, при неспособности это "заработать";

- перенос причины своего неуспеха на других людей, обвинение их в намеренном создании препятствий в достижении успеха, конкурентное и конфронтационное отношение к людям;

- осознание необходимости властвовать над бесправными и зависимыми от него людьми для того, чтобы принудительно получать от них те блага, которые ему не удается "заслужить" в равноправных человеческих отношениях, сильное желание власти;

- сформированность умений, позволяющих захватывать позицию властителя, удерживать ее и использовать для материальной и психологической эксплуатации подвластных, а также для насильственного принудительного удержания их в позиции бесправных и послушных зависимых.

Содержание дедовщины

Первый компонент - материальная и психологическая эксплуатация подвластных

Этот материальный интерес очевиден и в разъяснении не нуждается: это отъем вещей, денег, пищи, иных материальных ресурсов, использование времени и труда зависимых для создания материальных благ доминирующим и облегчения их службы.

Причины психологической эксплуатации тоже понятны: это попытки повышения личной самооценки через унижения и насилия над кем-то другим и за счет того, что оценка этого унижаемого как бы понижается.

Второй компонент - обеспечение устойчивости социальной организации дедовщины. Для этого надо:

- чтобы дедовщина не вредила удовлетворительному выполнению подразделением служебных задач, то есть силами "молодых" "тащить службу";

- формировать благоприятное мнение о такой системе у начальства (пусть начальство считает, что дедовщина помогает принудить лентяев к исполнению воинского долга) и у самих эксплуатируемых (таков, мол, закон жизни, да, плохой, но другого не бывает);

- вовлекать и "замазывать" начальников и несогласных в личное участие.