Борис Дубин

"Деградируют все - элиты, интеллигенция, население"

Текст подготовлен на основании интервью, которое Б. Дубин дал редакции журнала в июне 2006 г.

Сегодня в стране исчезают, испаряются, лопаются последние остатки "гражданского общества" - те структурированные группы, которые пытались что-то делать, как-то действовать и чего-то добиваться. Это видно даже и без помощи социологического инструментария.

При этом надо помнить и то, сколь непомерными были наши иллюзии в начале перестройки. Нам казалось, что страна очень быстро войдет в цивилизованное общество, в том числе и в гражданском смысле. Подобные иллюзии характерны для людей, много десятилетий живших в закрытом обществе. Такой человек не в состоянии понять, сколько сил и труда необходимо, чтобы выработать механизмы социальности. А это механизмы, с помощью которых человек выверяет свои отношения с другими - с партнерами, согражданами, с самим временем, потому что время есть мера взаимодействия с другими существами.

В сознании наших людей вместо всех этих возможных отношений и навыков значимыми сейчас остаются в основном только связи с ближайшими людьми - как правило, с родными. А членство в политических партиях и готовность участвовать в неполитических, негосударственных организациях остается на уровне не более нескольких процентов. Около восьмидесяти пяти процентов граждан не готово поддерживать такие организации ни морально, ни финансово, ни каким-либо другим способом. Причиной этому и непривычность такой социальности, и привычность страха: поможет ли такая социальная активность - неизвестно, а вот навредить точно может. В массовом сознании, которое родом из закрытого общества, социальное всегда имеет оттенок небезопасного и не очень нужного.

На Западе - говоря очень обобщенно конечно же - естественная социальность кажется непреложной необходимостью. Невозможно делать дела, и вообще ничего невозможно делать, не доверяя тем институтам, которые составляют твое общество. В США, например, очень сильно недоверие к телевидению, зато велико доверие к радио; сильно недоверие к нынешнему президенту, зато велико доверие к суду, к полиции, к армии. В Германии и Франции похожая ситуация. А мы живем в обществе, отказывая в доверии любым институтам собственного общества и всячески стараясь держаться от них подальше.

Российская власть понимает такое отношение, и оно ее в общем устраивает - непосредственной опасности меньше. Напротив, видя для себя угрозу в самостоятельных неполитических и тем более политических объединениях, власти стараются всех их или раскатать и залить асфальтом, или зажать и ущемить, сделав с помощью соответствующих законов и правил само их существование если не вовсе невозможным, то невыносимым. За последние несколько лет и суд, и прокуратура стали совершенно карманными структурами высшей власти и успешно выполняют ее заказ с помощью вроде бы вполне легальных и формально законных процедур.

Понятно, что заравнивание этого пространства социальности, пространства инициативы и коллективного действия - это процесс очень опасный. Недоверие населения к самым началам социальности если и излечивается, то очень тонкими и рассчитанными на долгое время средствами. А уж помочь человеку развернуть эти начала социальности в позитивную оценку другого и самого себя - сложнейшая проблема социальной педагогики; не очень понятно, как ее решать и кто в такой работе может у нас быть заинтересован.

Нам надо осознать, что отчасти мы сами помогли власти разрушить авторитет и очарование самодеятельных объединений. И журналисты, и ученые-обществоведы, и свободные предприниматели - все мы, пусть в разной степени, созданы из того же материала, что и наша власть. Мы - реальное наследство советского строя, антропологии советского человека. Да и власть только в последнее время захотела этого разрушения осознанно и стала предпринимать более или менее централизованные усилия по удушению всего, что может напомнить о многообразии, о выборе, о свободе, о конструктивном отношении к будущему, о позитивном отношении к партнеру. До этого она действовала на ощупь, по интуиции.

В этом процессе победителей нет. Если кто-нибудь во власти и думает, что это их победа, победа их политики стабильности, то лишь распоследние дураки. Разумеется, если отрезать человеку руки и ноги, то он, может быть, будет выглядеть и устойчивее, и стабильнее, но кому нужна такая устойчивость и такая стабильность? Вот у нас вроде бы установилась стабильность, и она поможет им выиграть грядущие выборы, сомнений нет... Но они не знают, что делать дальше; возможно, на следующий день после выборов выскочит какой-нибудь Горбачев, который все-таки попробует сделать что-то более разумное...

Интересно то, что даже фантазии о возможности каких-то разумных изменений в стране имеют в виду попытки людей из власти, а не от общества - не благодаря массовой поддержке таких идей российскими гражданами.

Удивительная несамостоятельность среднего российского человека - это чрезвычайно печальная реальность. Наши соотечественники питаются такими иллюзиями и страхами, которые, казалось бы, не должны смущать взрослого человека. Сильно огорчает отсутствие сплоченности и отсутствие даже тяги к ней. У нас сохраняются лишь самые элементарные формы сплоченности - первичные, родовые, кровные связи. Но я думаю, что и эти формы - скорее декларации, потому что семья как институт поражена теми же болезнями, что и большое общество, в частности, раздробленностью, отсутствием общих интересов и ценностей, дефицитом взаимопонимания, неумением преследовать свои цели так, чтобы это не наносило ущерб другому и даже отчасти решало проблемы другого.

Очень сильно удручает этот крайне слабый коллективизм, характерный для бывшего советского населения, о котором было принято говорить как о "природно-коллективистском" народе. Да и наши так называемые элиты - продвинутые группы - по своему разуму, по способности сплочения и по неумению глядеть вперед нисколько не опережают "среднего человека", даже уступают ему. Принято думать, что средний человек глупее представителей элит, однако в нашем случае этот представитель не только глупее, он - тупее среднего человека. Человек привилегированный, номенклатурный (какова бы ни была эта номенклатура) в еще большей степени полагает, что с помощью телефона и закулисных переговоров он может решить все свои проблемы, и поэтому - бог с ними, с социальными связями. Но на самом деле никогда не получается решать проблемы отдельно от социума. Следовательно, деградируют все - элиты, интеллигенция, население. И смотреть на это очень обидно. Остается только сопротивляться этому мирными средствами. Что, собственно, мы и стараемся делать.

Был такой ученый Давид Зильберман, его многочисленные работы не опубликованы и практически неизвестны. У него была идея парциального института. Институты власти он описывал как некие институты, имеющие как бы природу воздуха. Власть занимает все те пространства, которые оказываются пустыми, слабыми, - она "вползает" туда, подобно некой газообразной субстанции (в нашем случае - с весьма резким и малоприятным запахом). И судьба общественных организаций, независимых медиа, просто человеческой предприимчивости - это судьба вытесненных из своего жизненного пространства, судьба тех, кто оказался недостаточно сильным, чтобы отторгнуть власть на пространстве своей жизни и деятельности. Но власть бы и не вползла в независимую структуру, если бы в ней не шел свой процесс разложения.

Вообще, пора бы уже разобраться с опытом различных независимых начинаний конца 80-х - начала 90-х. Надо понять, по каким внутренним причинам новые институции оказались нежизнеспособны - в силу нашей слабости? недальновидности? тупости? зависти? недоброжелательности? Ведь поначалу власть действовала довольно мягко. Это теперь она обнаглела, выселяет людей из их собственных домов и удивляется, почему эти люди чем-то недовольны. Такая наглость - свидетельство слабости, и она дорого обойдется обеим сторонам.

Правда, у власти есть еще один до конца не использованный ресурс - образ врага. Только что значит - использовать его до конца? Разжечь войну? Но это и не в интересах власти, и не в интересах большинства населения. Да и при нынешней способности российской армии воевать - такая война не принесет власти никаких дивидендов. Воевали в России всегда числом, за счет того, что народ был безотказен. Сегодня же народ к этому не готов - нет такой вдохновляющей идеи. Образ врага не в состоянии вызвать сегодня у людей соответствующие эмоции: посмотрите наши данные об отношении к Чеченской войне - нет никакого желания ее продолжать. Люди не верят в дееспособность военной верхушки, всей военной машины и не хотят, чтобы их дети воевали где бы то ни было. Образ врага - это отчасти инерция власти, а отчасти - ее тупость (ничего другого придумать не могут). Положительную составляющую "здорового патриотизма", который сейчас пытаются конструировать, наполнить нечем, кроме победы во Второй мировой войне. А ведь она отбросила страну так далеко, что мы только в девяностые годы еле-еле начали подходить к довоенному уровню. Для состояния "человеческого материала" та война имела просто чудовищные последствия - и демографические, и социальные, и экономические. Поэтому остается только пугать, что "придут китайцы, и все отнимут, начиная от жен и кончая экономикой". Или азербайджанцы, или еще кто-то. На этом фоне, кстати, традиционный антисемитизм пошел на убыль. Впрочем, шестьдесят с лишним процентов наших граждан все же считают, что их - евреев - надо убрать из власти, из бизнеса, из шоу-бизнеса, с телевидения... даже не задумываясь, кто и как будет "убирать" и принесет ли это какую-то пользу власти, бизнесу и телевидению.

Подобные настроения - всего лишь указание на то, что и власть слаба, и население тоже слабо. Власть позволяет себе демонстрировать бицепсы и становиться на цыпочки не потому, что она сильна, а потому что очень слабо общество, точнее социум, который только и умеет, что прижиматься к мундирному плечику власти со своими надеждами. Народ опасается и того, что власть действительно начнет проводить реформы - потому что сделает она это как всегда головотяпски и самым репрессивным способом, и того, что государство перестанет оказывать хотя бы ту небольшую социальную помощь, которую пока оказывает.

Каких-то иных рычагов влияния на собственную власть, кроме такой вот "надежды в преданности", российские граждане, в массе своей, не только не знают, но и не представляют, что эти рычаги могут существовать. Власть давно уже не опасается наступления момента ответственности.

У представителей власти страх перед наступлением ответственности ушел уже давно, когда была создана машина террора, на работе которой был некогда выстроен советский режим. Страх уходил вместе с террором. Надо понять, что пришло на место страха. Ведь страх - это определенный вид социальных связей, как и отторжение, недоверие. На смену ему пришло наплевательство. Не бесстрашие, отвага, уверенность в собственных силах, а "пофигизм". "Левада-Центр" недавно проводил опрос, из которого следует, что российские люди, в сравнении с другими странами, абсолютно безбоязненны. Мы до сих пор ломаем голову над результатами, но одна из гипотез состоит в том, что это - именно наплевательство, за которым кроется непонимание ценности собственной жизни, жизни другого, ослабление социальных связей, недоверие ко всем институтам общества, особенно к тем, которые представляются как новые - выборные, независимые и так далее.

Казалось бы, существует почти безоговорочное доверие к одному лицу, но это очень странное доверие и очень странное лицо. Я имею в виду не реального политика, а ту конфигурацию, которая сложилась в коллективном воображаемом. Рядом с ним нет никаких реальных механизмов передачи на другие уровни его же конкретных решений. Это символическая фигура. Массы как будто бы надеются на то, что этот суперсимвол может спасти в экстренных ситуациях. Но такая фигура - показатель плоскости социальной жизни. Чем более общество заасфальтировано, тем более возвышается над ним фигура вождя, спасителя и избавителя. Для архаического сознания, которое еще живо в России, вождь - это избавитель от всех напастей, но главное - от чужака. Иначе говоря, от того партнера, с которым ты должен был бы вступать в позитивные партнерские отношения. Фигура вождя превращает чужака во врага. В этом смысле фигура супервождя немыслима без образа суперврага. Врагом становятся не только Соединенные Штаты или мировой терроризм, фундаментализм, но и страны Балтии, Украина, Грузия, Молдова. Чужаки, которые пытаются быть непохожими на нас. Кто-то сказал: "Если у державы враги таких размеров, как Литва и Латвия, то можно быть спокойными". У такой державы нет уже сил на то, чтобы стукнуть своим атомным кулаком на такого крошечного врага. И это, увы, отчасти отрадно...

Сегодняшняя власть - и сама по себе, и в представлении граждан - это все-таки не та власть, которая была в сталинские времена (солнце и светоч всего мира, любимая и обожаемая). Сегодня власть цинична, беззастенчива и наглеет каждый день, но тем не менее найдены какие-то формы, в которых с ней можно взаимодействовать и в какой-то мере удовлетворять самые элементарные интересы. И это действительно взаимодействие. Это не речи сверху и не какие-то митинги снизу со сплошным "одобрямсом". Просто у этих форм нет хороших названий... Они все называются грубыми, отрицательными словами: коррупция, мафия, злоупотребление властью и так далее. Но это и формы существования власти, и действующие формы взаимодействия с ней. Конечно, с точки зрения большой части населения, они неконструктивны, конечно, они сильно бьют по той части населения, которая не может оплатить формы этого взаимодействия. Но почему власть должна быть повернута к этим людям? Она у нас вообще никогда не была повернута к человеку. Однако сейчас ее действия уже можно рассчитывать и как бы "программировать" через применения наших специфических форм взаимодействия - через деньги, знакомства, систему "ты мне, я тебе" и т.д.

Обе стороны, так или иначе, удовлетворены, их интересы соблюдены, их цели достигнуты. У власти нет идеи, чтобы "народ сплотился в едином порыве", да и люди ничего подобного не хотят. Они не хотят больше ничем жертвовать, не согласны затягивать пояса и ждать триста лет. В повседневной жизни и найдены все эти механизмы взаимодействия, как раньше находились "жучки" для "выравнивания" возможностей по оплате электроэнергии с требованиями оплаты. Жучки эти временные, они трещат и "коротят", но как-то работают...

 

При этом нельзя сказать, что социум выстроился так, как его захотела выстроить власть. Во-первых, определенная часть нашего социума и биографически, и не только биографически, но в силу определенных особенностей нашей жизни на протяжении нескольких десятилетий знает, как надо показываться власти, чтобы она, во всяком случае, не загубила тебя, а может, и что-то полезное дала. Поэтому в подстраивании, радующем властный зрачок, есть явный элемент показухи, чрезвычайно привычной для нашего человека. Этот навык, надо сказать, вернулся очень быстро.

Во-вторых, значительная часть населения просто никакой другой жизни, кроме жизни "подвластной", не знала. И представления о свободе у нас часто самые дикие, самые бесперспективные. Уповать на власть и жить одновременно и с почтением к ней, и с крайним к ней недоверием - вот привычные представления о "правильной" жизни. Они отчасти верные, так как для большинства населения за последнее время не образовалось никаких других источников благ.

И все-таки за этими фасадами (их несколько, они эшелонированы в глубину) что-то меняется, но при этом отчасти не имеет еще своего языка, отчасти не отлилось в какие-то формы, отчасти принимает старые формы.

Возьмем, например, милицию. На вывесках до сих пор написано "милиция", хотя работает она совершенно не так, как это было в советские времена. Сказать, что она коррумпирована сверху донизу, ничего не сказать, хотя на деле это и так. Но почему это стало возможно, почему это стало им нужно, почему это стало нужно населению, которое не любит милицию, не доверяет ей, но не имеет никаких других структур, кроме этой, куда можно бы было обратиться в случае нужды, поскольку никаких других структур для защиты самых элементарных прав - на жизнь, на защиту имущества - у нас не образовалось. В результате милиция на местах - на любых местах - все больше и больше апроприирует власть и насилие (от физического до словесного), и люди вынуждены все больше и больше взаимодействовать с ней и срастаться. А так как возникла возможность получить помощь этой "реальной власти" за деньги, то в ход пошли деньги. Образовались такие формы, которых раньше почти не было - достаточно устойчивые формы отношений власти с населением не по вертикали, вверх-вниз (мы любим власть, доверяем власти, почитаем власть и потому подчиняемся ей), а иные формы.

Нет иных источников необходимых нам вещей (от идей до денег и имущества), и мы нашли такие формы взаимодействия, когда все-таки можно рассчитывать, что власть что-то сделает, освободит твоего ребенка от армии, устроит твоего сына в тот институт, в который ты хочешь, найдет человека, который ударил тебя по голове на улице или угнал твой автомобиль...

 

Одно время общество переносило надежды изменений и улучшений на молодежь. Но для молодых и самых активных важнейшей ценностью стала возможность выезда из страны. Их очевидная асоциальность - это отчасти отражение асоциальности всего советского общества, которая обернулась пассивностью всего общества и повышенной пассивностью молодежи, ее отторжением от всего политического. Да, они в большей мере путинцы, чем все остальные. Но это значит, что они больны теми же болезнями. Утешающая их возможность отъезда - это не свобода. Она скорее сродни известной надежде советского человека: "Я найду способ от вас ускользнуть". "Что-нибудь придумаю, но увильнуть сумею". Похоже, что у нынешней молодежи это как бы последняя уловка, и если это так, то это тоже очень обидно. Впрочем, похоже, что это так...