Анастасия Леонова
Общество проблематичного взаимодействия
А. Леонова - научный сотрудник Левада-центра, отдел социально-политических исследований.
Тенденции развития настроений и установок российского общества, обозначившиеся в последние годы, свидетельствуют о несостоятельности надежд на скорую реализацию модернизационного проекта начала 1990-х, обещавшего приобщить граждан новой России к цивилизационным основаниям западного общества: ценностям свободы личности, стремлению к успеху и самореализации, уважению и признанию значимости "другого", толерантности к различиям, свободы самоидентификации, действенного политического участия, универсальности правовых норм для всех членов общества и проч. Напротив, сегодня мы наблюдаем развитие подчас прямо противоположных идей и явлений: укрепляются партикуляристские, основанные на частных связях, отношения, общество распадается на разрозненные атомы, не способные к созданию четких функциональных структур, сужается (вплоть до полного исчезновения) поле публичного обсуждения актуальных проблем, механизмы политического представительства отмирают, граждане лишены возможности действовать в свободном конкурентном пространстве и все более зависимы от воли всепоглощающего государства...
В ситуации болезненной несамостоятельности, но не имея оснований надеяться на кого-то, кроме себя, россияне ощущают нарастание неуверенности в завтрашнем дне, уязвимости перед лицом реальных и выдуманных угроз и врагов, посягающих на их зыбкое положение.
Оказавшееся в зависимом, "подвешенном" состоянии население находится в размытой зоне "транзита" от одного порядка жизни к другому, но в неведении: то ли развитие приведет к чему-то новому (ценностно неопределенному), то ли новое окажется еще не забытым советским старым. А в зоне неопределенности позволено все, в частности все виды традиционно неодобряемого поведения: агрессии, пьянства, преступности и др. Одновременно в качестве противовеса ценностной зыбкости в части социума усиливается стремление к сохранению, иногда в гипертрофированном виде, остатков старых ценностей, враждебность к тем, кто осмеливается ими пренебрегать. Так образуются оси противостояния пуристов и отступников: старших поколений - молодежи, интеллигенции и массы, местных и приезжих...
Затянувшийся "переходный период" создал атмосферу хронической "временности" условий жизни, действующих правил, социальных смыслов. Наметившийся возврат в недавнее прошлое - сначала в форме государственных символов, а затем и по существу политики и идеологии - поставил под вопрос едва начавшие укрепляться ценности инициативы, личной ответственности за свою жизнь, способности планировать свое будущее, не оглядываясь на авторитарного патрона.
Даже в сферах, непосредственно касающихся лишь межличностного взаимодействия, общество испытывает почти болезненную зависимость от вышестоящей, внешней инициативы. Не воспринимая другого "простого" члена общества как достаточный авторитет для себя, мы с вниманием относимся к официальным указаниям, санкционирующим даже традиционное, элементарное действие. Например, одной из примет постперестроечных лет стало резкое ослабление публичной культуры поведения, в частности в общественном транспорте. Демонстративная советская социальная иерархия, требовавшая проявлять почтение (в частности уступать место) к старшим, ветеранам, поддерживавшаяся институтами контроля в лице кондуктора, прогрессивной общественности и в случаях вопиющего неповиновения милицией, постепенно сошла на нет. Произошло это, видимо, в силу общего ожесточения из-за усложнившихся условий выживания по правилу "каждый за себя", в ходе которого представители декларативно "почитаемых" групп оказались в наименее выгодном положении, а механизмы внешнего поддержания порядка самоустранились. Немаловажным фактором стала публичная переоценка советского прошлого и пересмотр роли старших поколений в истории страны, их ответственности за переживаемые ею в настоящем невзгоды.
Несмотря на латентное сохранение ценностной нормы вежливости, ее внешние проявления стали относительно редки даже в более благополучные периоды. Агрессивное подчас несоблюдение приличий стало, и не только для молодежи, формой демонстративной "отстройки" от прежнего времени, которое оценивалось как несвободное, ограничивавшее проявления личности. Однако в отсутствие возможностей позитивной самореализации (или из-за неспособности сделать это) демонстративное отрицание поведенческих атрибутов старого времени подменило собой необходимые модернизационные трансформации сферы социального взаимодействия. В контексте негативной адаптации свобода рассматривается как производное "от чего-то", но не "для".
Ранее ощущавшие себя единым народом великой страны, в которой недостаток материальных благ и гражданских свобод с лихвой восполнялся возвышенной идеологической риторикой, бывшие советские люди оказались перед необходимостью принимать самостоятельные решения в непривычных ситуациях с неизвестными и часто меняющимися правилами игры. Столкнувшись с резким падением уровня жизни в результате преобразований, суть и цели которых были для них весьма туманны, и не находя ни достаточных объяснений своих перспектив, ни поддержки в сложившейся ситуации у государства, они быстро разочаровались в самой идее перемен, все чаще оглядываясь назад - ко времени, когда государство обеспечивало им жизненный минимум и обещало стабильность, не требуя принимать решений на свой страх и риск.
Широкое распространение коррупции и методов "силового предпринимательства", из которых не особенно старались делать секреты, укрепили у массовом сознании представление о наличии единственного - незаконного - способа достижения благосостояния. Отсутствие в непосредственном социальном окружении примеров "честного", прозрачного достижения благосостояния, популяризация СМК стиля жизни нуворишей, демонстративного потребления не только укрепило традиционную в России нелюбовь к богатым, но и способствовало распространению уверенности в бесполезности какой-либо инициативы, потому что "таких денег честно не заработаешь". Одновременно негативная ценность стала приписываться всем проявлениям этого недостижимого для масс успеха, его добившимся или хотя бы стремящихся к нему.
Поддерживавшаяся государством либеральная экономическая риторика, в связке с комплексом ценностей гражданских свобод получившая обобщенное наименование "демократия", была дискредитирована в общественном сознании как демагогия, ведущая к обману масс и процветанию немногих "проходимцев". В отсутствие просветительской проработки идеи реформ и механизмов реализации прав личности привело к тому, что население так и не попыталось востребовать появившиеся у него возможности, которые за ненадобностью были скоро государством свернуты. Таким образом, в общественном сознании все атрибуты "новых времен", как то: возможность достижения материального благополучия, деятельного политического участия, чтения ранее недоступных книг, путешествий за границу, получения хорошего образования, работы и др. слились в монолитный блок того, что недоступно "простому человеку". Это не означает, что все элементы этого блока воспринимаются как равные ценности: очевидно, что главным, но "тянущим" за собой все другие выступал экономический аспект. Все остальные блага выступают приложением к основному и обусловлены им. Тем самым человек, считающий себя обделенным материально, сразу записывает в список своих "потерь" все остальные возможности, даже не рассматривая других механизмов их достижения. Таким образом, "сопутствующие" благосостоянию ценности оказываются лакомым, но недоступным плодом. Те, кто демонстрирует обладание теми или иными из "сопутствующих благ", воспринимаются или с завистью (основанной на уверенности, что это достигнуто исключительно деньгами), или с неодобрительным непониманием.
Бедное по своему сознанию общество присваивает денежный эквивалент любой ценности, коммерциализирует вещи совсем нематериальные. Отсутствие денег служит вполне достаточным оправдание неуспеха (и нежелания даже попытаться что-то предпринять) в любой сфере. Ярким примером действия этого механизма служит отношение к проблеме образования: отказ от попытки поступать в престижный вуз (из-за опасения потерпеть фиаско) рационализируется как недостаток денег, чтобы заплатить взятку за поступление или оплачивать жизнь в большом городе. Аналогично, люди, ощущающие себя бедными (даже не будучи обязательно самыми бедными в статистическом смысле), заведомо отказываются от претензий на жизненные возможности "первого сорта", заранее настраивают себя и примиряются с необходимостью "жить по средствам", что блокирует всякую инициативу и стимул к достижению. Так, на протяжении всего пореформенного периода сохраняется массовая ориентация на модель "скромного заработка", не требующего особых затрат сил и проявления инициативы. Сформированная на таких основаниях пораженческая жизненная философия с подозрением и неодобрением воспринимает попытки других добиться успеха.
Причем такой завистливо-недоброжелательый фон заметен не только в отношении к индивидуальным инициативам сограждан, но и в оценке политических событий и процессов. Если полная индифферентность к модернизационным программам "демократических" партий может быть отчасти объяснена дискредитацией многих их лозунгов в процессе "либерализации" и отрицательной популярностью некоторых лидеров, сыгравших активную роль в "прихватизации", то недоброжелательность по отношению к "цветным революциям" в соседних странах не в последнюю очередь порождена скрытой завистью к неожиданному успеху "младшего брата", "поперек батьки" пролезшего к, возможно, лучшей жизни.
Великодержавный синдром - еще одно из характерных проявлений массовой обиды на самостоятельное, без оглядки на бывшего флагмана, плавание ранее подконтрольных России республик. Упрямое нежелание российских властей признавать право бывших сателлитов на независимое решение вопросов своей внутренней и внешней политики, не говоря уже о признании ошибок и преступлений советского руководства, находит полную поддержку у жителей России.
Аналогичные по своему происхождению реакции проявляются и в отношении представителей "братских народов", пытающихся искать своего счастья в России. Собственно ксенофобские, этнически нетерпимые взгляды являются в нашем представлении важными, но все же вторичными по отношению к комплексу ущемленного величия, испытываемого русскими, и порождающими неприязнь к "инородцам". Развенчивание, символическое снижение значимости позитивных объединительных оснований, как, например, прогресса, солидарности, дружбы, взаимопомощи, культуры, перспектив на будущее и т.д., привело к редуцированию оснований для объединения, групповой идентификации к аскриптивным (изначально присущим) критериям, таким как происхождение, этническая принадлежность. Основанное на таком критерии сообщество имеет закрытый характер, заведомо исключает из него тех, кто не обладает данным признаком по рождению вне зависимости от их личных достоинств. В то же время попавших число отобранных наполняет гордостью за принадлежность к славному союзу, не обязывая ни к каким усилиям. Неартикулированность, размытость идей, составляющих суть "русскости", неизбежно приводит к привязке национального чувства к почве. Отсюда происходит неприязнь ко всему внешнему по происхождению, а потому чуждому по сути. В отсутствие иных путей утверждения собственной значимости члены такого сообщества стремятся всемерно увеличить его "капитализацию", наделить его древними и славными историческими основаниями, которые будут косвенно свидетельствовать от выдающихся качествах принадлежащих к нему ныне. Основанием такой общности, родившейся в России в результате разочарования в модернизационном проекте, стал территориально-этнический принцип. Согласно этому признаку, "своими" оказались русские (или обрусевшие и не претендующие на национальную идентичность), живущие на определенной территории соответственно исключенными, "чужаками" - не принадлежащие к русскому этносу и приезжие. Если социальная дистанция по отношению к "нерусским" народам заметно проявляется на всей территории страны, то проблема отделения приезжих особенно остра в Москве. Здесь сформировалась своя локальная общность тех, кто защищает все реальные и воображаемые привилегии жителя столицы (существа заведомо высшего по отношению к остальным гражданам) от тех, кто стремится поживиться благами метрополии, по праву принадлежащими одним лишь москвичам.
Другим способом увеличения авторитета своего аскриптивного, базирующегося на принципе этничности и происхождения, сообщества является также принижение достоинств не вошедших в него. Распространенным механизмом такого рода является трактовка статуса других народов как младших по отношению к русскому, неполноценных политически (не имевших или утративших свою государственность) или экономически (миф о "донорстве" РСФСР по отношению к другим республикам СССР и - позже - "русских" областей по отношению к национальным автономиям). Проявлением принижения качеств тех, кто воспринимается массовым оборонительным сознанием как конкурент за скудные ресурсы, служит ревнивое утверждение о бесполезности (не говоря уже о вредности) их деятельности для России. Такая оценка "легитимирует" в глазах общественности враждебные настроения в отношении мигрантов и даже насильственные действия против них. Одним из факторов подозрительности недоверия к людям, приехавшим из другой местности, придерживающихся иных обычаев, является крайне низкая мобильность значительной части жителей России. Каналы, обеспечивавшие сравнительно высокую разнонаправленную внутреннюю миграцию в советские годы: "стройки века", институт "распределения" выпускников вузов, служба в армии и проч., либо исчезли, либо существенно снизили свое влияние, уступив место центростремительному движению с окраин бывшей империи в метрополию, и внутри нее - к столицам. Таким образом, жители привлекательных для мигрантов районов крайне мало знают о приезжих, их культуре и обычаях, а непонимание "другого" порождает дополнительную подозрительность, страх, враждебность.
Этот же изоляционистски-подозрительный комплекс действует в отношении членов иных конфессий и конгрегаций, нежели православная. Приверженность православию является одной из главных составляющей мифологизированной основы новой национальной идентичности. При том, что о своей принадлежности к православию заявляют более двух третей россиян, действительно воцерковлены лишь не более десятой доли.
Широчайшее распространение охранительно-консервационной тенденции в общественном сознании охватывает не только сферу общественного бытия, но и проявляется в самой интимной сфере жизни - в семье. Уже упоминавшийся традиционалистский характер российского общества проявляется в преимущественно семейной социоролевой идентификации: значительная часть жителей России в первую очередь ощущает себя (и гордится этим) членами своей семьи, а уж потом - специалистами в определенной сфере, носителями национальной культуры, жителями страны и т.п. Кстати, такая иерархия говорит об обоснованности утверждения о негативном характере национально-государственной идентичности, которая столь отчетливо проявляется в оценке вопросов межэтнического взаимодействия и международных отношений. Осознание своей семейной роли в качестве главной для личности задает жесткие, строго иерархические рамки взаимодействия как внутри семьи, так и за ее пределами, в общем социальном пространстве. Заданность социальной роли ограничивает опыт "проживания", "проигрывания" других ролей, затрудняет понимание другого, ограничивает принятие различий, гибкие, понимающие отношения между поколениями. В российских семьях часто поддерживается установка на "репрессивный" стиль воспитания. Его основной целью считается ограничение самоволия ребенка, приучение его к сдерживанию своих желаний, приспособление их к существующим возможностям - то есть вся та же понижающая адаптация. Вполне допустимым считается применение мер силового воздействия - физического наказания, причем не только к маленьким детям, но и к почти взрослым - подросткам. Самой распространенной целью семейного воспитания считается лояльность самой семье. В значительно меньшей мере воспитание в российских семьях ориентировано на развитие индивидуальности ребенка, свободы, инициативы, поскольку это делает его менее управляемым, создает повышенные запросы в отношении внимания и других ресурсов родителей. Воспитание, основанное на сдерживании, ограничении, отчасти подавлении, встраивании в иерархическую вертикаль, не только закладывает основу для напряженных, подчас враждебных отношений между противостоящими поколениями как внутри семьи, так и вне. Оно также формирует модель взаимоотношения с миром в целом, приучая ребенка воспринимать семью как единственных островок безопасности, а все, что вокруг - как враждебное и неизвестное. Жесткая иерархичность семьи и ориентация на сдерживание естественных стремлений и порывов ребенка табуируют обсуждение вопросов чувственности, сексуальности, воспроизводит ханжество и неспособность толерантно воспринимать проявления свободы в этой сфере, тем более - существование сексуальных меньшинств и другие проявления нетрадиционных (или просто непривычных) практик.
Традиционалистские установки общественного сознания поддерживаются, развиваются, а подчас и архаизируются средствами массовой коммуникации, ориентирующимися на наиболее простые представления массового сознания, не требующие ни знаний, ни широкого социального опыта, ни приобщения к рафинированной культуре, а иногда и отвергающие, "снижающие" их. Санкционирование таких "дремучих" взглядов авторитетными источниками массовой информации ведет к дальнейшему сужению способности к позитивному взаимодействию с разными "другими": этнически, конфессионально, поколенчески, политически и др.
В отсутствие привычки регулировать горизонтальные отношения без обращения к вышестоящим инстанциям в ситуации разобщения социума снижается неформальный контроль за проявлением нетерпимости, что при распространенности низкой поведенческой психологической культуры (культуры взаимодействия) приводит к тому, что люди не чувствуют обязательств, связи с другими членами общества, не считают их важными для себя, "значимыми другими", позволяет им открыто проявлять агрессию и нетерпимость.
В то же время сохраняется, а по некоторым признакам обостряется, стремление принадлежать к некоторой общности, усталость от одиночества, обособленности. Но в отсутствие позитивных оснований гражданской солидарности это стремление эффективнее всего реализуется посредством заданных сверху инициатив, конвертирующих поиски новых видов социальности в классические советские монолитные формы. Такими псевдогражданскими объединениями становятся разнообразные молодежные проправительственные организации, подвигающие своих членов на демонстративное уничтожение символов идейных оппонентов в процессе хорошо организованного "стихийного выплеска народного гнева". К этому же классу явлений относятся кампании "активизации исторической памяти", призывающие граждан проявить свое "личное" (и, в реальности, действительно очень дифференцированное в различных слоях) отношение к событиям прошлого, например к войне, через принятие универсального символа, участие в казенных "прочувствованных" мероприятиях. Стремление обобщить несовместимое, залакировать принципиальные различия, выдать их за монолит оказывает деструктивное, тормозящее воздействие на работу общественного сознания над своим опытом. Псевдообъединительные акции становятся еще одной симуляцией общности в ситуации тотального разобщения, конфликтности, препятствуют поиску реальных основ объединения.
В известном смысле дезорганизация социального взаимодействия - нормальное явление в период быстрых перемен в структуре общества, пересмотра его ценностных оснований. За отвержением старых норм следует их переосмысление и выработка новых. Однако наблюдение за тем, как этот процесс происходит в современной России, позволяет говорить о принципиальной неполноте, возможно, даже неполноценности работы общества с этими проблемами. Одним из основных препятствий для глубокой проработки обществом своих ценностных оснований представляется его функциональная и структурная несамостоятельность, проявляющаяся в ориентации на государство, задающего нормы и ценности и меняющего их по своему усмотрению. Массовое сознание охотно принимает официальную трактовку тех элементов социальной жизни, которым трудно найти объяснение, то есть самым важным, определяющим дальнейшее развитие общества, закрывает для себя саму возможность альтернативной интерпретации, отражающей дифференциацию общества, различие ценностных устремлений различных его частей, блокируя внутригражданский диалог, в котором решались бы вопросы дальнейшего общежития.