 |
Главная страница | Номера | Именной указатель | Где купить журнал |
Лев ЛевинсонА потерпевшим быть обязан
Л. Левинсон - эксперт Института прав человека.
I
Начнем, как принято, с Конституции. Права потерпевших от преступлений, гласит статья 52-я, охраняются законом, государство обеспечивает потерпевшим доступ к правосудию и компенсацию причиненного ущерба. Это норма о правах, которые должны быть защищены в уголовном процессе, о компенсаторной функции правосудия, призванного служить восстановлению целостности - физической, имущественной - тех, кто пострадал от преступных посягательств.
В Конституции, что интересно, говорится о борьбе с катастрофами, стихийными бедствиями и эпидемиями, но нет ничего о борьбе с преступностью. Даже такого словосочетания не содержится. А вот норм, ограждающих обвиняемого, много.
Из чего следует, что конституционно защищаемые ценности - права потерпевших и права обвиняемых - должны определять направленность, приоритеты, самый дух УПК. Задачей уголовно-процессуального закона должно было бы стать максимально полное выражение прав сторон: обвиняемой - на справедливое разбирательство, потерпевшей - на возмещение вреда. А задачей следствия и суда - содействие сторонам в достижении значимого для них результата.
Сосредоточимся на потерпевшем. Он как человек в уголовном процессе случайный и временный подвержен эмоциям. Став стороной, не понимая и страшась своего обидчика, он может заблуждаться насчет собственного интереса. Например, он может думать, что в безопасности он окажется, лишь когда преступник будет прочно заперт за решетку, и надеяться, что почувствует себя отмщенным, лишь удостоверившись в страдании негодяя, а значит, уверовать в то, что справедливость вострожествовала. Потерпевший ищет безопасности и возмездия.
В отличие от него, неопытного человека, юристы как врачи-профессионалы, призванные не временно заглушить боль, а вылечить болезнь, должны вроде бы привести потерпевшего к иному, трезвому решению, к максимально выгодному результату. Они - прокурор, адвокат, судья, а равно ученые, пишущие кодексы, - разбираются в мифе о безопасности. Они знают, что за исключением лишения жизни (которое в России вот уже семь лет как не применяется), иные наказания, включая лишение свободы, в большинстве случаев приводят к возвращению наказанного туда, откуда его забрали. И даже пожизненное лишение свободы не гарантирует жертве безопасность: приговоренный к пожизненному сроку Минк Сноупс через тридцать восемь лет нашел дорогу и убил-таки своего двоюродного брата, брата-предателя: "...он тридцать восемь лет учился терпению и должен был дойти до совершенства... Должен наступить такой миг, пусть хотя бы доля секунды, когда он скажет: "Погляди на меня, Флем", - и тот посмотрит. ... он взвел курок и снова нацелил револьвер двумя руками, а его родич не пошевелился, хотя опять начал медленно жевать, будто следя за тусклой точкой света, блеснувшей из-под курка" (Фолкнер. "Особняк"). А еще ведь есть остающиеся на свободе друзья преступника, организованные группы, преступные сообщества и т.п. Так что забудем о безопасности.
Сложнее спорить об ином возмездии - исходящем не от освобожденного из тюрьмы, возвращающегося, чтобы отомстить, как в приведенном примере, и имеющего свою правоту, а от Закона, карающего преступника. Закон - это возмездие чужими руками.
Была такая статья 231 в УК РСФСР 1960 года - "Уклонение от примирения". Вплоть до 1997 года это считалось преступлением, влекло до двух лет заключения. Эта норма, к сожалению, уже не действует. Правда, применялась она, опять же к сожалению, только в тех "автономных республиках, автономных областях и других местностях РСФСР", где сохранялись "пережитки местных обычаев" (аналогичные положения содержались в кодексах некоторых бывших союзных республик). Наказывалось, по этой статье, "уклонение родственников убитого от отказа применения кровной мести в отношении убийцы и его родственников, осуществляемого в порядке, установленном положением о примирительном производстве по делам о кровной мести". Иными словами, традиционное примирение формально признавалось правовым институтом даже в эпоху всепроникающего советского официоза.
Но ведь любой проживающий вовсе не в автономных областях, а в спальном районе столицы потерпевший, не умеющий держать кинжал и приученный к тому, что есть специальные государственные учреждения, уполномоченные законом на кровную месть, просто не имеет над собой закона обязательного примирения, которому он законопослушно бы подчинился. Живут же люди по куда более бессмысленным законам! Почему жертва зверского преступления удовлетворяется, услышав о "справедливых" максимальных 25 годах лишения свободы для виновного, и чувствует себя обойденной, если будет присуждено десять? Тем более что в то же самое время в США такому же преступнику выносится "справедливое" пожизненное заключение плюс 46 (или 460) лет; 25 лет у них - верх снисхождения, щедрая плата обвинения за сотрудничество. Ривас, считавшийся наркобароном и одним из руководителей Медельинского картеля, осужденный к пожизненному заключению и дополнительно (!) к 135 годам заключения без права на досрочное освобождение, за показания против Мануэля Норьеги был "помилован" - срок наказания ему был сокращен до 55 лет с правом получить освобождение досрочно (вскоре после этого его окончательно простили). Так что и 55 лет могут быть милостью, а 25 или даже 15 лет - суровым приговором. И разве не представились бы потерпевшему где-нибудь в XVI веке эти 25 лет - с полуторачасовой прогулкой, а не в подземелье, без цепей, колодок, на шконке, не на гнилой соломе, - чуть ли не санаторием? Не был бы он оскорблен, не заподозрил бы судью в тайном укрывательстве преступника?
Почему же отмщенной жертва себя чувствует лишь при осуждении виновного к 25 годам (в России) или к электрическому стулу (в США)? Почему не требует от государства выдать ей окровавленную голову, содрать живьем кожу? Потому что таков закон. Конечно, он отражает общественные отношения, общественную чувствительность. Но чувствительность, состояние нравов - вещи зыбкие. Об этом у Ингмара Бергмана есть совершенно безжалостный фильм "Стыд". Бергман показывает, как "завоевания" христианнейшей цивилизации в минуту летят к чертовой матери. Стоит только власти произнести "дозволено", как в ход идут саперные лопаты, массовые бессудные казни, изнасилования матерей на глазах детей, убийства детей на глазах матерей.
Все это говорится здесь в доказательство того, что закон - воля власти - определяет сознание. Тем более, когда этот закон основывается на не менее естественных, чем каннибализм, устремлениях. Конечно, высвобождение в человеке зверского - дело куда более простое, чем восстановление родового, общинного, братского стремления к гармоничному сосуществованию с себе подобными. Однако можно побиться об заклад, что если готовность к примирению с виновным, отказ от его преследования, то есть от кровной мести, будут поставлены потерпевшему в узаконенную обязанность, это будет воспринято легко и с готовностью. Конечно, отказ от мести, обязательная процедура примирения должны происходить под контролем суда, при соответствующих обязательствах обвиняемого, приговариваемого к миру. Революции сознания здесь не потребуется (разве что - в головах юристов). Ведь примирение, договор, сделка с врагом - выгоднее войны, от которой заведомо получишь одни убытки, а под конец - нож в подъезде вместо искомой безопасности.
Но попробуем упростить задачу. Оставим в стороне безутешных вдов и сирот, изнасилованных невест, - случаи, когда в разговор об отмщении просятся античные реминисценции. Коль скоро большинство заключенных сидит в нашей (и не только в нашей) стране за кражи, грабежи, разбои, вымогательства, угоны автомобилей, драки табуретками (не обязательно приводящие к летальному исходу, чаще - к сотрясению мозга), а не за серийные убийства, расчленение и съедение трупов, будем говорить о потерпевших от таких преступлений. Тем более что именно таких потерпевших подавляющее большинство.
В чем же интерес такого потерпевшего? В том ли он, чтобы озлобленный сидением на нарах вор, выйдя на свободу, стукнул потерпевшего по голове и вдобавок ограбил его соседа? В том ли, чтобы ширилась и укреплялась "борьба с преступностью"? Или же в том, чтобы получить возмещение, восстановить утраченное и компенсировать причиненные страдания? В том, наконец, чтобы спокойно жить потом с тем человеком, преступником, в одном районе, городе, зачастую - на одной улице?
Безусловно, то, что естественно для общины, труднодостижимо и маловероятно в разобщенном мегаполисе. Сегодня преступника лишают свободы, в том числе и для того, чтобы он не растворился в городских джунглях. Как контролировать его? Даже соглашаясь, что нет лучшего выбора, чем правосудие примирения, как гарантировать исполнение примирительного договора, если осужденный на свободе и имеет возможность по-всякому кошмарить свою жертву? Кто поручится, что запуганный потерпевший не станет, страшась расправы, молчать о не исполненных виновной стороной обязательствах, о том, что состоявшееся примирение - лживо, что, будучи слабым, он обречен молчать перед произволом сильного, которому наплевать на все изыски прогрессивного судопроизводства?
Очевидно, что уголовное примирение с неба не свалится. Что это труд, система. И как систему школьного обучения нельзя организовать без учителей, школ, без денег, преференций, так и восстановительное правосудие нуждается в институциональном развитии. Для того чтобы оно состоялось, нужны законодательные изменения, создание специальных служб, образовательные программы.
С какими бы издержками системы примирения мы ни сталкивались, - все это риски и несовершенства любого социального института. Неоспоримо, однако, то, что включенный в круг правосудия примирения потерпевший имеет больший шанс на возмещение и безопасность, чем тот, который предлагает ему "академическое правосудие" - правосудие борьбы с преступностью.
Юристы-практики и обслуживающие их юристы-теоретики прекрасно понимают, в чем по-настоящему нуждается потерпевший. Он ищет возмещения, желательно - в двойном размере, если дело касается имущественных ценностей. Время, затраченное на участие в судопроизводстве, должно для него окупиться. Он хочет верить, что дознаватели, следователи, прокуроры, адвокаты, эксперты, секретари, судьи, приставы работают для него.
II
Старый Уголовно-процессуальный кодекс, как и новый, а также и старый, и новый Уголовный кодекс рассматривают потерпевшего иначе. Кодексы выражают государственную точку зрения на потерпевшего и на уголовные проблемы вообще. (Именно так, хотя должно быть иначе - закон должен выражать волю народа, а не государства.) Государство же, мало чем отличаясь в этом от судимого им бандита, считает, что потерпевший "попался". Хотя Конституция, с которой мы начали наши рассуждения, ясно говорит только о правах потерпевших от преступлений, закон считает потерпевшего лицом прежде всего обязанным.
Получит ли он в конечном итоге что-нибудь для себя, разрешит ли те трудности, с которыми столкнулся в результате совершенного против него преступления, - это ни законодателя, ни правоприменителя не волнует. Зато потерпевший обязан быть потерпевшим - хочет он того или не хочет.
Лишь по мизерному числу дел, именуемых делами частного обвинения (побои, умышленное причинение легкого вреда здоровью, клевета, оскорбление), уголовные дела, возбуждаемые не иначе как по заявлению потерпевшего, в случае примирения потерпевшего с обвиняемым, в обязательном порядке прекращаются. Существует ряд статей УК, по которым уголовное дело без заявления потерпевшего не возбуждается, но прекращению в связи с примирением не подлежит (дела частно-публичного обвинения, изнасилование без отягчающих обстоятельств, некоторые нарушения конституционных прав и свобод, нарушение авторских, патентных и изобретательских прав, - и то не во всех случаях). По всем прочим делам (то есть в остальных 95-97 процентах случаев) потерпевший рассматривается государством как объект.
Не лучше ли наоборот? Не лучше ли для потерпевшего, если бы делами частного обвинения были бы все уголовные дела за несколькими специальными исключениями?
Однако, поскольку потерпевший - лишь одно из средств изобличения виновных, УПК РФ обязывает государственного обвинителя осуществлять уголовное преследование "независимо от волеизъявления потерпевшего".
При таком подходе сам факт признания потерпевшим по делам публичного обвинения (то есть почти по всем уголовным делам) никак не связывается с согласием человека становиться "процессуальной фигурой". Понятно, когда в суд тащат обвиняемого. Но ведь зачастую туда приводом доставляют и потерпевшего, даже если он просит об одном: оставьте меня в покое, в гробу я видел ваш суд. Потерпевший возмущен, он не желает участвовать в том, что считает бессмысленным и вредным фарсом. Ага, говорит закон, попался! И объявляет его самого обвиняемым по статье 308 УК за отказ от дачи показаний. Припасена для потерпевшего, если он задумает выкаблучиваться, плетка и пожестче. Ничто не мешает следователю и суду назначить строптивому потерпевшему стационарную психиатрическую экспертизу, которая признается УПК обязательной в случаях, "когда возникает сомнение в способности потерпевшего правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значение для уголовного дела, и давать показания".
Приоритет самодостаточного государственного обвинения в новом УПК не только полностью сохранен, но и усилен. Например, потерпевший, в случае примирения с обвиняемым, должен теперь оплачивать процессуальные издержки, что не было предусмотрено УПК РСФСР. В некоторых случаях примирение может оказаться потерпевшему просто не по карману.
Стремление во что бы то ни стало "поиметь" потерпевшего не останавливается ни перед чем, в том числе зачастую перед вполне обоснованным желанием потерпевшего защитить себя от посткриминального воздействия противной стороны. Казалось бы, в условиях, когда безопасность потерпевшего не может быть гарантирована, ему должно быть предоставлено право выбора - давать показания или же отказаться от этого, участвовать в процессе или нет. Поскольку безопасность не может быть гарантирована никогда (все эти изменения внешности, города, жены, личности - курам на смех, ведь никто не может гарантировать, что защитники-правоохранители не продадут опекаемого по сходной цене), потерпевший должен абсолютно свободно определять свое процессуальное поведение, включая право не являться по вызовам следователя и суда.
Эта мысль, кажущаяся еретической, проклевывается потихоньку и в российской юридической науке. Так, Л.В. Брусницын в исследовании "Обеспечение безопасности лиц, содействующих уголовному правосудию: российский, зарубежный и международный опыт XX века" (Москва, 2001) пишет: "Гарантированность судебной защиты прав и свобод заключается в том числе в создании государством условий, обеспечивающих потерпевшим и иным гражданам свободу выбора - свободу обращения с заявлением о совершенном преступлении в правоохранительные и судебные органы. Такое понимание гарантированности рассматриваемого права (как и других прав) соответствует теоретико-правовому положению о том, что возможность избирать вариант поведения является главным элементом всякого юридического права". Это базовое определение, с которым трудно спорить, даже придерживаясь противоположной точки зрения на роль потерпевшего в процессе, ввергло авторов нового УПК в сумятицу: согласно части второй статьи 42, "потерпевший вправе давать показания", согласно части пятой той же статьи - "потерпевший не вправе отказываться от дачи показаний".
И дело здесь не в юридической косности: отношения, описываемые насквозь политизированным понятием "борьба с преступностью", - не правовые, а политические. Ставя во главу угла не права человека (в данном случае - потерпевшего), а эту самую "борьбу", власть стремится к подконтрольности той преступности, с которой якобы борется. Недаром сотрудничество с полицией повсеместно приводит не только к сокращению наказания и даже освобождению от него, но и к возвращению виновному преступно нажитого имущества. Контроль над преступностью - это политический контроль, возможность политического режиссирования, решения политических задач: руками управляемого криминалитета власть делает то, что не может или не хочет делать сама, но в чем она заинтересована - от заказных убийств до массовых беспорядков. Преступность на службе государства - явление, характерное для любого закрытого (а также "открытого" только на словах) общества. Страх перед преступностью толкает толпу в объятия полиции.
Излишне говорить, что "борьба с преступностью", оправдывающая любые требования, в том числе к потерпевшим, - потертый миф, используемый официальной пропагандой. Какая борьба? Зачем, скажем, навешивать на потерпевшего от вымогательства все эти процессуальные обязанности и портить ему жизнь, если, по признанным криминологическим оценкам, раскрывается только пять процентов вымогательств?
III
А еще есть уголовные дела совсем иного рода - без потерпевших. Это целый ряд деяний, почитаемых за преступления - от оборота наркотиков до надругательства над государственными символами. В некоторых из них пострадавшую сторону изображает из себя государство, защищая, например, свой флаг. Только можно ли согласиться с тем, что неприкосновенность какой-то тряпки равноценна году человеческой жизни? И кто потерпевший в делах о наркотиках, когда нарушается некий формальный и необъяснимый запрет, наделенный сверхъестественным значением табу? Сам наркоман? Которого надо казнить, как некогда самоубийц?
Можно, пожалуй, согласиться с наличием в уголовном законе (коль скоро он еще существует) преступлений против неопределенного круга лиц, против общественного интереса. Таковы, например, фальсификации на выборах и изготовление поддельных денег. Возмещение ущерба (которое и здесь должно стоять во главе угла) должно выражаться в таких случаях в исполнении общественных работ: навредив многим, будь добр для многих и поработать. В остальном же пора либо отказаться от ветхозаветных заклятий ("из всех пресмыкающихся, крылатых, ходящих на четырех ногах, тех только ешьте, у которых есть голени выше ног, чтобы скакать ими по земле"), либо рассматривать нарушения правил как административные правонарушения и гражданские иски. Все эти "злоумышленные" нарушения транспортных правил, уничтожение лесов, загрязнение вод и атмосферы, незаконный оборот оружия и даже взятки (если они просто даются, а не вымогаются) - это не уголовные преступления.
Потерпевший - необходимая процессуальная фигура. Он обладает правами (у государства прав никаких нет - одни обязанности). Потерпевший - единственный источник уголовного судопроизводства, даже если он мертв и заявляет о своих правах молчанием трупа.