 |
Главная страница | Номера | Именной указатель | Где купить журнал |
Александр Никитин, Нина КатерлиКак это было
Ровно в 12 часов 50 минут 17 апреля 2000 года в зале ╧ 5 Верховного суда России прозвучало решение: "Оправдательный приговор Санкт-Петербургского городского суда в отношении Никитина Александра Константиновича оставить без изменений. Кассационный протест Генеральной прокуратуры - без удовле-творения". Я был оправдан. С этой минуты приговор вступил в законную силу. В этот день с момента возбуждения против меня уголовного дела по обвинению в измене родине в форме шпионажа исполнилось 4 года 6 месяцев и 12 дней.
Я знал, что у Генеральной прокуратуры оставалась еще последняя возможность обжаловать это решение в Президиуме Верховного суда, но думать об этом не хотелось. Тогда я думал о том, что наконец-то облегченно вздохнет моя семья, на долю которой выпали эти хождения по мукам, мои близкие и друзья, пережившие все это вместе со мной.
Я вспоминал тех, с кем в конце 1994 года начинал работу над экологическим проектом, приведшим меня на скамью подсудимых. Целью проекта было очистить Север России от ядерной свалки, образовавшейся в результате три-дцатилетней деятельности атомного подводного флота СССР и России. Первым шагом этого большого проекта и стал доклад, который мы начали писать в 1994 году. Мы даже представить себе не могли, что встретим такое яростное сопротивление со стороны государства, которому собирались помочь.
Позднее я много думал о том, почему так случилось. И каждый раз приходил к одному и тому же выводу: в 1995 году Россия, по сути, оставалась еще тоталитарным государством - с его обычаями, менталитетом и аппаратом. Мы хотели избавить тех, кто живет в регионе Баренцева моря от смертельной опасности, которую несут их здоровью и жизни радиоактивные отходы и отработанное ядерное топливо. Но об этом по советским законам полагалось молчать, как молчали власти, когда после аварии в Чернобыле люди вышли с детьми на первомайскую демонстрацию. Мы же молчать и длить опасность, нависшую над согражданами, не хотели. За это нас объявили государственными преступниками.
Потребовалось время, чтобы я смог наконец осознать, что произошло на самом деле со мной и моими коллегами. Я воспитывался в советской системе, и с детства, со школьных лет, твердо знал: наше государство - гарант прав и свобод всех сограждан и каждого в отдельности. Военное ведомство, где я прослужил двадцать четыре года, не допускало инакомыслия. Командно-партийный аппарат зорко следил за этим. По образованию я относился к категории инженерно-технического персонала, который на подводной лодке пренебрежительно называли "маслопупами".
Главная задача инженера-механика на корабле - обеспечить безопасную работу реактора, сделать так, чтобы корабль имел ход, мог погружаться и всплывать, чтобы экипаж снабжался пресной водой, теплом, электроэнергией - в общем, имел все условия для нормального существования. Как и все остальные, я не был свободен от партийно-политического влияния и, может быть, поэтому длительное время искренне верил в справедливость нашего общества и святость государства. Сомнения пришли позже...
Тогда, почти пять лет назад, ушедший из армии и работающий в Норвежской экологической организации "Беллона", я уже многое начинал понимать по-другому. Представлял, как государство может поступить с народом (перед глазами стояли чернобыльские, да и не только, события), какая судьба ждет людей, что живут неподалеку от ядерных "помоек". Что сулит она их детям, внукам и правнукам.
Мы успели подготовить основные материалы для издания доклада. Это была хорошая аналитическая работа о ситуации с ядерными отходами. Нам казалось, эта работа убедит любого в том, что проблема серьезная и Россия нуждается в помощи. Мы кропотливо и добросовестно собирали материалы, отсеивая журналистские домыслы и некомпетентные суждения. Сегодня ФСБ утверждает, что такая работа называется "аналитическим шпионажем". Но в таком случае журналисты, писатели, ученые, экологи и многие другие люди, профессия которых связана с аналитической работой, легко могут превратиться в шпионов, если кому-то не понравится то, что они делают. Это не мои домыслы и предположения, это объективная реальность. Свидетельством тому является дело ученого Игоря Сутягина, написавшего в результате своих исследований вместе с другими авторами книгу о стратегических ядерных вооружениях России. Сегодня он в тюрьме по обвинению в шпионаже.
Основой нашей аналитической работы были главным образом справочники, доклады специализированных конференций, постановления Правительства России и другие нормативные документы, затрагивавшие проблему обращения с радиоактивными отходами. Мы внимательно изучали книги авторов, профессионально знающих и понимающих проблемы атомных установок и последствия их эксплуатации.
Забегая вперед, скажу, что впоследствии все эти материалы были представлены в суде. И суд имел возможность убедиться, что информация, которую я якобы собрал и разгласил, являясь шпионом, на самом деле вся была опубликована в открытых источниках. В течение четырех лет до того мы безуспешно пытались доказать это следователям Федеральной службы безопасности. Но они не хотели ни вникнуть в суть дела, ни понять очевидного. Перед ними стояла другая задача.
Сегодня многие убеждены в том, что 1992-1994 годы в России были эпохой экологической гласности. Все это относительно. Да, действительно, шесть лет назад академик Алексей Яблоков - "экологическая совесть России" - был советником президента Ельцина по экологии, сопредседатель Томского экоклуба доктор юридических наук Алексей Казанник был Генеральным прокурором России, Свет Забелин - тоже работал в аппарате президента советником Яблокова. В это же время вышла в свет "белая книга" Алексея Яблокова под названием "Факты и проблемы, связанные с захоронением радиоактивных отходов в морях, омывающих территорию Российской Федерации", что само по себе было невероятным информационным прогрессом. Но, с другой стороны, в сентябре 1992 года после публикации статьи Вила Мирзоянова и Льва Федорова о разработках в России химического оружия и возможных последствиях, возникло первое "шпионское" дело, вызвавшее протесты общественности. Дело завершилось в феврале 1994 года оправданием Вилла Мирзоянова. Но в постсоветской России это было, повторяю, лишь первым делом о шпионаже, которое инициировали "генералы" от военно-промышленного комплекса.
1 марта 1994 года Фредерик Хауге, Томас Нильсен, Нильс Бемер, Игорь Кудрик и Сергей Филиппов собрали в Мурманском доме политпросвещения журналистов, представителей городской администрации и Северного флота, чтобы представить им первый доклад "Беллоны" - "Источники радиоактивного загрязнения Мурманской и Архангельской областей". Тогда же они объ-явили, что "Беллона" открыла свой офис в Мурманске. Материалы для этого доклада были собраны из открытых публикаций, которые многие уже читали. Но благодаря некоторым откровенным суждениям и выводам авторов, доклад вызвал огромный интерес. Думаю, именно тогда "генералы" от атомных и военных ведомств почуяли опасность, которая исходила от этой маленькой, но дерзкой экологической группы. Именно тогда возникла у них мысль натравить на эту группу КГБ.
"Беллона" не ограничилась тем, что написала доклад. Весной-летом 1994 года были проведены предварительные переговоры с Мурманским морским пароходством о совместных проектах. Это была новая, необычная тактика работы экологической неправительственной организации. "Беллона" заявила о себе как организация прагматичная, работа которой направлена не на создание шумихи и скандала вокруг проблемы, а на ее решение. Может быть, именно такая позиция "Беллоны" не позволила властям сразу отмахнуться от нее как от назойливой мухи, обвинив при этом в некомпетентности и предвзятости. Я впервые услышал о "Беллоне" в начале марта 1994 года, когда находился в Осло. В Норвегии в те дни очень живо обсуждали доклад, который подготовила эта организация. В сентябре 1994 года в Мурманске я познакомился с его авторами - Томасом Нильсеном, Нильсом Бёмером и Игорем Кудриком. Мы провели несколько встреч, на которых обсуждали экологические проблемы северного региона, возникшие в результате накопления там радиоактивных отходов и отработанного ядерного топлива. Мне очень понравился их взгляд на проблему и их идеи по её решению. Готовя свой первый доклад, они очень близко подошли к глубине радиоактивной проблемы, которая скрывалась за военными заборами. Но все-таки их возможностей, знаний и опыта в то время оказалось недостаточно, чтобы заглянуть за этот забор. Первый доклад, который в основном касался ядерных отходов, накопленных в результате деятельности Мурманского гражданского атомного флота, инициировал проект по приведению в безопасное состояние плавтехбазы "Лепсе" (плавучего хранилища поврежденного отработанного ядерного топлива, находящегося в акватории города Мурманска). Это была реальная работа, которая могла дать реальный результат. Поэтому, принимая решение о написании второго доклада, посвященного ядерно- и радиационно-опасным объектам Северного флота, мы шли по проверенному пути. Сначала для привлечения внимания давалась информация о проблеме, затем привлекались средства, после чего шли конкретные проекты, направленные на решение проблемы. Идея нового проекта, который должен был начинаться с написания нового доклада, была инициирована Игорем Кудриком и мною в октябре 1994 года. А в ноябре и декабре мы составили сам проект и план написания доклада. Уже в это время мы почувствовали внимание чекистов к своей работе. В один из декабрьских дней Игорю Кудрику неожиданно позвонил его одноклассник. Он сказал, что с Игорем хотел бы встретиться очень важный человек. Место встречи было назначено в одном из административных зданий Росты (это район Мурманска, где расположены различные штабы и учреждения Северного флота). Как потом оказалось, - в здании контрразведки Северного флота, а важным человеком был заместитель начальника этого учреждения товарищ Жуков. Он еще не знал о наших планах по подготовке нового доклада (или сделал вид, что не знает), но помощь свою предложил. Аргумент был прост - экологи и чекисты стоят на страже безопасности и должны помогать друг другу. Получив вежливый отказ, он сказал примерно следующее: "Зря, когда-нибудь ты можешь пожалеть об этом". На том и расстались (по крайней мере, Игорь так думал).
С этого времени за нами было установлено постоянное наблюдение и прослушивание телефонов. Об этом свидетельствуют многие факты. Понимая, что в дальнейшем при осуществлении проекта нам не обойтись без помощи военной и гражданской администрации, мы всячески старались наладить с ними контакты. Мы старались убедить их, что наши интересы совпадают и что работа, которую мы делаем, направлена на решение важных проблем, которые представляют опасность для окружающей среды региона и живущих там людей. В сентябре 1994 года, в Москве, в Главном штабе ВМФ России, Томас Нильсен, Нильс Бёмер, Игорь Кудрик и я имели очень важную и продолжительную встречу с заместителем главнокомандующего ВМФ вице-адмиралом В.С. Топилиным. На встрече присутствовали начальник инспекции ядерной безопасности атомных установок Министерства обороны РФ контр-адмирал Н.Н. Юрасов и начальник отдела технического управления ВМФ капитан первого ранга Е. Романов. Речь на встрече шла о взаимных интересах в области решения проблем, связанных с накоплением отработанного ядерного топлива и радиоактивных отходов на Северном флоте и о международном сотрудничестве. Военно-морской флот был заинтересован в том, чтобы норвежская сторона оказала помощь в переоборудовании большого десантного корабля под корабль, который мог бы заниматься транспортировкой отработанного ядерного топлива. В заключение встречи нам было сказано, что в дальнейшем мы можем взаимодействовать с техническим управлением Северного флота, которому будут даны соответствующие указания. Результат этих переговоров свидетельствовал о полном взаимопонимании и стремлении сторон к сотрудничеству для решения проблем Северного флота. Мы не стали откладывать дела в долгий ящик, и уже 10 января 1995 года состоялась наша встреча с контр-адмиралом В. Пантелеевым, заместителем командующего СФ по эксплуатации. На встрече присутствовали заместитель начальника Технического управления Северного флота С. Головинский и контр-адмирал А. Смоляков. Адмирал Пантелеев предложил организовать рабочую группу на уровне областной администрации, куда вошли бы представители всех учреждений региона, имеющих отношение к проблемам обращения с радиоактивными отходами, а также представители "Беллоны". Вечером этого же дня мы встретились с заместителем главы администрации Мурманской области Моисеевым, который поддержал идею военных. Результатом этого разговора стало создание рабочей группы при областной администрации, куда вошли представители администрации Северного флота, а также несколько представителей "Беллоны" (распоряжение главы администрации Мурманской области от 25.09.95, ╧ 271-р). Позже нам стало известно, что контр-адмирал Пантелеев имел объяснения с представителями контрразведки Северного флота по поводу нашей встречи. У чекистов были другие цели и задачи. Радиоактивные отходы их мало интересовали. Позднее, читая материалы своего дела, я обнаружил, что ФСБ классифицировала все эти наши встречи как целенаправленные действия по сбору информации, составляющей государственную тайну.
Осенью 1995 года активная деятельность "Беллоны" привлекала внимание многих, и не только в России и Норвегии. В октябре и ноябре 1994 года по инициативе "Беллоны" Мурманск посетил комиссар Европейского Сообщества по вопросам окружающей среды Иоанис Палеокрассас и эксперты ЕС. Обсуждались совместные проекты с Мурманским морским пароходством по проблемам радиоактивных отходов и отработанного ядерного топлива. Присутствуя на этих мероприятиях, я все больше приходил к выводам, что нам, с помощью международного сотрудничества, необходимо делать следующий шаг, направленный на решение проблем Северного флота. Другого пути решения этих проблем я не видел. Я много лет проработал в инспекции ядерной и радиационной безопасности Министерства обороны, поэтому знал, чем обеспечивается эта безопасность. Знал, что после 1992 года исчез основной компонент обеспечения безопасности - экономический. Знал, что одними организационными указаниями, изданиями новых инструкций и других пустых бумаг, а также запугиванием военного и гражданского персонала дисциплинарными наказаниями, безопасность не обеспечить.
Я не был оригинальным в своих выводах. Даже некоторые адмиралы, занимая высокие посты, иногда откровенно высказывались на страницах прессы. Помнится, как в апреле 1995 года на страницах "Независимой газеты" в то время командующий Северным флотом адмирал Ерофеев убеждал всех, что если мы не найдем денег на решение проблем списанных подводных лодок, то нам следует ждать ядерной катастрофы. Однако адмирал одной рукой писал истерические статьи, а другой через свою службу контрразведки и отдел по обеспечению секретности (8-й отдел Северного флота) помогал организовать дело по преследованию "Беллоны" и, как они выражались, пресечения ее деятельности в Мурманском регионе.
В этом нет ничего удивительного. Еще в 1991 году во время агрессии Ирака против Кувейта в Главном штабе ВМФ заместитель Главнокомандующего ВМФ адмирал И. Капитанец проводил совещание руководителей кадровых органов Военно-морского флота. Я присутствовал на нем ввиду того, что, работая в инспекции руководителем отдела эксплуатации, по совместительству выполнял обязанности офицера по кадрам. И тогда меня поразила позиция адмирала в отношении действий мирового сообщества (кстати, в том числе и России) против Ирака. Он открыто возмущался тем, как американские стервятники бомбят дружественный нам Ирак, а мы, вместо того чтобы направить туда свой флот, молчим и соглашаемся с этим. Можно вспомнить также роль Главнокомандующего ВМФ адмирала В. Чернавина и командующего Черноморским флотом адмирала М. Хронопуло в августовском путче ГКЧП 1991 года. В 1993 году издательство "Андреевский флаг" опубликовало фрагменты мемуаров адмирала Чернавина и, в частности, его рассказ "Поджог рейхстага". В нем он писал о своей непричастности к событиям в Форосе. Стрелки были переведены на командующего Черноморским флотом адмирала М. Хронопуло. Надо только помнить, что в 1993 году адмирал был еще при должности. Однако с приходом к власти В. Путина все стало на свои места. В шестом номере за 2000 год журнала "Тайфун", описывая операции особой важности, которые проводились дивизиями атомных подводных лодок в 1985 году (странно - никто его не обвиняет в выдаче сведений об использовании тактико-технических характеристиках и возможностях применения вооружения и военной техники, составляющих государственную тайну (см. ч. 4 ст. 5 Закона РФ "О государственной тайне"!), адмирал откровенно пишет о "...рьяных перестройщиках... и просто предателях нашего народа" и уважительно (помня, кто у власти сейчас) о Юрии Владимировиче (полагаю, что фамилия его Андропов). Такова двуликая природа многих советских адмиралов. Справедливости ради надо сказать, что не всех. Но тех, которые не вписывались в эту компанию, быстро отправляли на "заслуженный отдых".
5 октября 1995 года в половине десятого вечера внезапно раздался звонок в дверь моей петербургской квартиры. Семья уже собиралась спать, и я негромко спросил: кто там? Мужской голос из-за двери осведомился, здесь ли живет Александр Никитин, и пояснил, что меня хотят видеть сотрудники Федеральной службы безопасности, и у них имеются соответствующие документы. Я открыл дверь, и в квартиру вошли шесть человек - четыре сотрудника ФСБ и двое понятых. Как выяснилось позже, внизу, в машине, оставались еще двое.
Возглавлял группу капитан Осипенко. Он и предъявил мне ордер на обыск и предложил добровольно сдать оружие, боеприпасы и наркотики. Услышав, что ничего подобного в доме нет, сказал, что будет произведен обыск. При этим мне и членам моей семьи было запрещено пользоваться телефоном, выходить из квартиры и вообще совершать какие-либо действия, не санкционированные сотрудниками ФСБ.
Обыск продолжался всю ночь. У меня забрали все документы, включая паспорт, документы на автомобиль, а также деньги, которые были в доме. Около одиннадцати часов вечера Осипенко сказал, что обыск они продолжат без меня, а я должен проехать в следственную службу ФСБ на Литейный, 4. Случись такое сегодня, я спросил бы, почему обыск в моей квартире будет производиться без меня и на каком основании мне устраивают ночные допросы. Но я настолько верил, что наши "органы" ничего противоправного делать не могут, что мне и в голову не пришло задавать вопросы. Хотя все это было незаконно.
В сопровождении трех оперативников, включая водителя, меня посадили в серую "Волгу" и повезли. Мы подъехали к знаменитому подъезду ╧ 5 на Шпалерной. Сколько тысяч людей вошло в этот подъезд, чтобы никогда уже не выйти оттуда?.. Охранник кому-то позвонил, и сверху спустился коренастый человек невысокого роста. Было ему с виду лет сорок, стертое, незапоминающееся, как у всех чекистов, лицо казалось непроницаемым. Так я впервые встретился с капитаном ФСБ Игорем Михайловичем Максименковым, которому выпала честь возглавлять оперативно-следственную бригаду по нашему "шпионскому" делу. Пока дежурный проверял мой паспорт, он смотрел на меня тяжелым изучающим взглядом. Несомненно, что все уже было решено. Оставались формальности, которые он должен был исполнить. А потом - должность заместителя начальника отдела, майорское звание, орден. Думаю, в тот вечер никаких сомнений, что будет именно так, у него не было. Они появились позже...
Меня повели по коридорам следственной службы, где на повороте стоял и до сих пор наверняка стоит огромный бюст Дзержинского. Где-то впереди за-звучали шаги... и затихли. Потом оказалось - это вели Сергея Филиппова из мурманского офиса "Беллоны", снятого с самолета в аэропорту Пулково, откуда он улетал в Осло. Чтобы мы не встретились, его затолкнули в туалет. Максименков шел со мной рядом, чуть приотстав. Заглянув в будущее, скажу, что последняя наша встреча состоялась в том же коридоре в августе 1996 года, после того как Максименкова сняли с должности и отправили на пенсию. Это был уже другой человек. Он смотрел на меня, как нашкодивший кот, отводя свой когда-то пронзительный взгляд в сторону. Но до этого было еще долгих десять месяцев. Первый допрос Максименков начал крайне странно: " На каком языке будем разговаривать - на украинском или на русском?" - спросил безо всякого выражения. Я оторопел, не понял, что он имеет в виду. И лишь потом вдруг догадался: это намек на то, что они все обо мне знают, все абсолютно, вплоть до содержания вчерашнего разговора в канадском посольстве. Значит, и там стены имеют уши или... служат их люди. Мне же этот вопрос был задан, чтобы я сразу усвоил: скрывать от них что-либо совершенно бесполезно. Они знают все. Дело было в том, что накануне, 4 октября, я был приглашен в посольство Канады, где состоялась короткая встреча с чиновником, который спросил: " В ваших документах написано, что вы украинец, а гражданство русское. Это правильно?" Разговор шел по-английски через переводчика. Когда я сказал, что вырос на Украине, учился в украинской школе, он спросил, могу ли я беседовать с ним по-украински. Я ответил: "Конечно!" Он отпустил переводчика, и дальше разговор шел на украинском языке. Он сказал, что все формальности закончены, и мы можем получить визы для въезда в Канаду. 5 октября утренним поездом я вернулся домой. А вечером того же дня уже отвечал на вопросы всеведущего Максименкова.
На том, первом допросе и многих последующих, вплоть до ареста, я вел себя так, как ведут себя люди, впервые оказавшиеся в кабинетах здания КГБ и убежденные, что попали сюда по недоразумению, и теперь необходимо только выяснить истину, чтобы недоразумение разрешилось. Так началась эта история, длившаяся долгие и трудные четыре с лишним года. А в тот момент в кабинете шла откровенная беседа. Я искренне отвечал на вопросы: где родился, где учился, служил, рассказывал о своих родных и друзьях, о работе в "Беллоне". Примерно в половине третьего ночи допрос прервала группа обыска, вернувшаяся из моей квартиры.
Осипенко, возглавлявший группу, вошел в кабинет и быстро спросил: "Где?" Смотрел он при этом на окно. Максименков кивнул. Тогда, пройдя через кабинет, Осипенко достал из-за шторы недопитую бутылку. Все - в лучших традициях ЧК - до операции и после - "фронтовые сто грамм", - ведь наши герои были "бойцами невидимого фронта". Сто граммов, впрочем, оказались вполне реальными, видимыми.
Допрос закончился перед тем, как начали сводить Литейный мост. Правда, потом я с удивлением обнаружил в протоколе: "Время окончания допроса 23.55". Но тогда, подписывая протокол, видя его впервые в жизни, я понятия не имел, что в этом документе должно быть зафиксировано время начала и окончания. Ночные допросы запрещены, но Максименков вообще отличался некоторой жуликоватостью, во многих протоколах имелись подчистки, исправления и даже вписанные фразы. Например, знаменитая фраза, впечатанная в протокол первого допроса, что согласно 51 ст. Конституции я имею право не говорить о себе и своих близких родственниках. Это - после того, как я уже все и о них, и о себе выложил. Вообще то, что я тогда наговорил, было потом использовано в обвинительном заключении как мои показания.
В конце допроса Максименков вдруг предложил мне двадцать рублей на такси. После того, как я вежливо отказался, он с облегчением спрятал деньги в карман - было на что купить еще одну "фронтовую" бутылку.
Домой я вернулся под утро. Жена уже закончила уборку и ждала меня. Уборка была долгой - перерыли всю квартиру, копались даже в ее нижнем белье. Изъяли и ее "заначку", о которой я не знал. Особенно жену поразило поведение понятых, так называемых "посторонних" людей, которых привлекают в подобных случаях. Они, двое мужчин, сидели рядышком на диване и переговаривались. Когда изымали рабочие материалы для доклада, один из них постоянно повторял: "Во насобирал! Во насобирал!" А подполковник Федотов, участвовавший в обыске, бродил по квартире, внимательно осматривая стены, потолки, паркет, - видимо, искал тайники. Но не нашел.
Не успел я уснуть, как в девять утра меня разбудил звонок Максименкова. Он был обеспокоен тем, что на обыске не нашли мой заграничный паспорт. Накануне жена оставила у своих родителей сумку, в которой лежал и паспорт, о чем я со свойственной мне в то время наивностью ему немедленно сообщил. Максименков попросил меня привезти ему паспорт, добавив заботливо - "чтобы мы не беспокоили Вашего тестя".
Такой наивностью отличался не я один. Мои коллеги из "Беллоны" по первому же требованию приносили в ФСБ любые документы, которые от них требовали. Хотя было с чего насторожиться - в этот вечер 5 октября, по сути, был разгромлен мурманский офис "Беллоны", квартира контр-адмирала Мормуля, который был нашим консультантом, а также квартиры Игоря Кудрика и Сергея Филиппова.
До февраля 1996-го к Максименкову я ходил как на работу. За четыре месяца были проведены десятки допросов - меня и моих коллег. Услугами адвоката я официально воспользоваться тогда не мог, ведь я был всего-навсего свидетелем, а свидетелям адвокаты по советским законам были не положены.
К февралю 1996 года чекисты, очевидно, решили, что я уже "готов" - достаточно наговорил на себя, можно арестовывать. Поторопило их, возможно, то, что я попытался перевести свою военную пенсию на Украину, матери и деду, которые оказались в тяжелейшем материальном положении. Это было расценено как моя подготовка к побегу. В средствах массовой информации была распространена ложь, будто я был снят с поезда с билетом... в Канаду и канадским паспортом, которого я не имел и не имею до сих пор. 6 февраля 1996 года я был арестован. Я не ожидал этого, чувствовал, что над головой сгущаются тучи, но не верил, что в ФСБ настолько глупы. Ведь я подробно и откровенно объяснил, что такое экологическая организация "Беллона", для чего мы писали наш доклад, откуда брали информацию, с кем встречались и многое-многое другое. Я все еще свято верил, что служба безопасности защищает интересы граждан и никогда не посадит, подведя под "расстрельную" статью, невинного человека, работавшего на благо государства. Я полагал, что 37-й год канул в историю навсегда. Я жестоко ошибался.
Ничто не ушло в прошлое. Когда меня явились арестовывать, использовали старый чекистский прием. Многие об этом писали. Тогда, приходя за человеком, его вызывали к управдому, после чего никто уже больше никогда его не видел. Примерно тот же сценарий был применен и в то утро. Приехавшие за мной сказали, что меня вызывают на обычную беседу к Максименкову, через час я вернусь домой, так что брать с собой, естественно, ничего не нужно. И семье не о чем беспокоиться.
Однако телефон в квартире был отключен, а в кабинете, куда меня ввели, ждали прокурор и назначенный ФСБ адвокат Жирук. Все было уже решено, о чем следователь заявил мне сразу: прокурор - наш, адвокат - наш, суд будет военным и закрытым, так что шансов у меня никаких. "Будешь сидеть", - сказал Максименков...
Он имел все предпосылки для уверенности в победе, причем легкой и быстрой. Ведь не только прокурор - адвокат и суд были их. Эксперты, заключение которых он уже имел, тоже были их, а экспертиза - главное доказательство для суда. Она проводилась восьмым управлением Генерального штаба, которое является подразделением ФСБ в Министерстве обороны, с привлечением офицеров Главного штаба и технического управления ВМФ, то есть лицами заинтересованными. Максименков знал, что экспертное заключение, на которое он опирался, выписывая постановление об аресте, и все последующие будут проводиться одной и той же организацией. А раз так - и результат будет тот же. Повторяю: все "было схвачено", и следователь имел основания для уверенности и торжества...
Законы у нас в стране издавна применяются сугубо избирательно и пишутся не для спецслужб. Так что статья Конституции, равно как и статья Уголовного кодекса, запрещающая засекречивать факты о событиях, приведших к гибели людей или угрозе их здоровью и жизни - все эти прекрасные слова никого смутить и, уж тем более остановить, не могли. День, когда меня арестовали, я буду помнить всю жизнь.